красные ладони зажал в коленях. Воинственно оттопырил верхнюю губу.
Не обедал, заподозрил Бестужев, бог весть, сколько времени сторожил подле дома. Но так запросто не спросишь. С Каховским надо держаться начеку — мнителен, обидчив. Тем паче, что порой голодает, бывает в крайности из-за пустой кисы [25].
Сюртук мундирный по моде, добротного английского сукна в искру. Только шит в долг, под ручательство Рылеева. При этом шикарном сюртуке грубые сапоги выдают нищету хозяина; не по карману рысак, даже извозчик. Кондратий без просьб ссужает его деньгами. Но и от сердца идущая щедрость настораживает Каховского…
Подгонять Каховского — напрасный труд. Начнет, когда захочет, о чем сочтет нужным. Прошлый раз исповедовался в несчастной любви к Софье Салтыковой. Роман завязался еще в Смоленской губернии. Балованная дочь из аристократической семьи жеманно выслушивала восторженного поручика в отставке. Петр Каховский чем-то напоминал ей героев сентиментальных книжек, был беден. Как раз это менее всего нравилось папеньке. Он распорядился: чему не бывать, тому не быть.
Салтыковы перебрались в Петербург, в дом Гассо на углу Литейного и Бассейной. Каховский, застегнув потрепанную шинельку, маячил у ворот, посылал через слуг письма и получал обратно нераспечатанными.
Бестужеву встречалась на балах курносенькая Софья Салтыкова, ее неприступность он полагал сокрушимой, и папенька никуда не денется — благословит драгоценную дщерь на брак с Каховским.
Петр Григорьевич гневно отверг такие способы, од был выше…
Чем я буду ему полезен? — спрашивал себя Бестужев, тягостно предвидя новую исповедь. Вся подготовка, поза Каховского обещали длинный монолог. Но он отчего-то не начинался.
— Александр Александрович, может, сыщется что-либо съестное? — Каховский окончательно потерялся. — Простите грешного, с утра…
— Что вы, голубчик, это мне стыдно. Не предложить гостю…
Он засуетился, соображая, чем, где накормить Каховского.
В сенях было пусто, на кухне среди тазов с грязной посудой и остатками обеда сонной мухой двигался стриженный под горшок малец.
— Тебя как звать?
— Федькой.
— Надобно, Федор, гостя попотчевать. Хорошенько… Евдоким где?
— Снят Евдоким Петрович. Умаялись.
— Выходит, тебе заботиться. Подашь ко мне в комнату.
Федька расстарался: паштет, холодная говядина, кулебяка, сладкий нирог. Пообещал чаю. Только как обедать за конторкой?
Водрузили между двух стульев поднос, подвинули к софе, где и уселся Каховский.
Ел он медленно, заставляя себя быть неторопливым.
— Покамест вы из-за меня на кухне хлопотали, я поглядел книги, в одной листок заложен. Строки карандашом обведены. Позвольте прочитаю? Из ваших старых пиес. «Замок Вендеп». Спасибо, напомнили.
— Не стоит благодарности и труда. Я вам без книжки скажу: «Ненавижу в Серрате злодея; но могу ли вовсе отказать в сострадании несчастному, увлеченному духом варварского времени, силою овладевшего им отчаяния?..»
Каховский водил пальцем по странице и удовлетворенно вслушивался в текст.
— Все свои сочинения держите в памяти, Александр Александрович?
Бестужев уличенно молчал и обрадовался, когда Федька просунул в дверь белобрысую голову — забирать посуду.
Однако Каховский не унимался. Федька взял поднос, ногой закрыл за собою дверь, и Петр Григорьевич, снова раскурив трубку, продолжил нечто смахивающее на допрос: Серрат истребил деспота, тирана и — злодей! Почему это обведено карандашом? заложено бумажкой? когда было обведено? когда бумажка вложена?
Бестужев оправдывался: повесть ранняя, написана почти четыре года тому назад.
— Нынче по-иному завершили бы?
Всякое сочинение, разглагольствовал Бестужев, мечено днем писания, смысл не в последних фразах, а в идее, что ведется от первых строк к финалу…
Все правда, и всему недостает убедительности. Тогда он повернул в сторону. Литературу не должно смешивать с жизнью, с политикой, по прецедентам судят только в Англии…
Каховский не сбивал, учтиво слушал. Сидели рядышком на софе, томик лежал на стуле, раскрытый на злосчастной странице.
— Цареубийца, следовательно, злодей? — Каховский отбросил литературные материи. До них ли?
Бестужев захлопнул книжку, встал, положил на конторку.
— Труден мне твой вопрос, любезный Каховский.
— Не ради легкого нанес визит…
Он сторожил у подъезда, пришел незваным потому лишь, что — к другу, единственному, быть может, в огромном чужом городе.
Бестужев не чувствовал себя другом Каховского, хоть и жалел его. Не имел наготове ответа.
Мысль о цареубийстве мелькала сегодня многажды. В голове, в беседах, поворачиваясь так и эдак, ее пробовали на зубок, угадывали всевозможные следствия — практические и моральные. Однако, когда надо прямо отвечать, практическую выгоду не обособишь от морали. На ответе настаивает человек, который по своей воле и воле общества обнажает цареубийственный кинжал. Ради блага отчизны, ее свободы, ее будущего.
Жизнью рискуют все, — он рискует честью. Голову на плаху — имя под клеймо.
Куда бы ни качнулась потом история, его оставят одного, меченного печатью отвержения. Его всего вернее ждут позор и палач…
Перед сном Прасковья Михайловна по-хозяйски обошла дом, спустилась вниз, в людскую. Она видела полоску света под дверью, слышала сдавленные голоса. Порадовалась: у сына — гость, и не где-то в далекой квартире, а в родном гнезде на Васильевском. Осядет здесь Александр, осядет. Он слишком любит братьев, сестер, да и ее, чтобы предпочесть их дом чужому.
Ей хотелось зайти к сыну, посмотреть, как потчует гостя. Но не в капоте же и ночном чепце.
Она поднялась к себе, растроганно поглядела на образ. Легла. Косточки ломило от дневной беготни, но душу наполняли умиротворение, покой. Что отраднее, чем свершить задуманное, вымечтанное? Крепок сон, счастливы сновидения, когда удается такое.
Напрасно Бестужев опасался атак Каховского; все обошлось миром. Петр Григорьевич просил сохранить разговор в тайне; в тогдашнюю их беседу Бестужев посвятил Рылеева и — каков результат? Недоразумении, обиды.
Сейчас на счету минуты, всего дороже взаимное согласие.
Постепенно достигали его, вспоминая все, что было говорено за время междуцарствия касательно смертоубийственного акта, который взялся совершить Каховский, к которому стремился Якубович.
На первом месте, само собой, практические цели, но и нравственность не на последнем.
Два обстоятельства облегчали бестужевские рассуждения: чистота Рылеева и бескорыстие, смелость Каховского.
Ничего странного в том, что Рылеев менял воззрения, нет, менялось все вокруг, менялась пропорция сил, каждый день дарил новостями. Рылеев не сторонник цареубийства. Но и противник не стойкий. Хотел отправить царскую семью на фрегате. Где такой фрегат? Где верный экипаж? Как вывезти зимой?
Арестовать фамилию, дождаться вердикта Великого собора. Но враги не станут ждать. Пойдут на любое коварство, тайные интриги, контрреволюцию. Смерть императора их обезоружит, отведет угрозу междоусобной войны.
Это — всего главнее. Но отведет ли? обезвредит?..
