возвращаясь обратно, с удивлением видели вдали возникшие, словно мираж, зубчатые стены и башни, вырисовывающиеся позади них молельни и храмы с куполами, высокие дома с колоннадами у фронтонов.
Для крепостных стен глину брали с наружной стороны, и тут образовался глубокий ров, который в случае опасности мог заполняться водой. Прекрасный город выглядел неприступным. А скольких человеческих жертв и страданий стоил он, об этом говорить было запрещено под страхом смерти.
Говорят, каждый город в мире имеет своего покровителя на небе и своего блаженного на земле. И, наверно, небесный покровитель распорядился так, чтобы первым блаженным Эсхат — Александрии стал Клеомен. В ту ужасную ночь, когда скифы обезглавливали уснувших на берегу караульных, он находился поблизости и все видел. Но не подал голоса, не поднял тревоги. Потому и остался живым, что затаился, как мышь, не пикнул. Живым — то остался, но рассудка лишился.
Горожане часто видели блаженного в отрепьях, бродящего по улицам и переулкам. Он шел, судорожно дергая кривой шеей и бормоча что-то себе под нос, то ли спорил с одному ему известным собеседником, то ли творил молитвы. А порой он замирал на месте и устремлял взгляд ввысь, и никому не ведомо, что ему там мерещилось. По впалым его щекам, заросшим щетиной, текли слезы. Может, глядя в небо, такое же голубое, как в родном краю, он вспоминал свой дом, мать, отца, сестру, с мужем которой в один и тот же день отправился в поход, а ныне никак не решится сообщить о его гибели. При этом его обветренные, покрытые болячками губы едва шевелились. Если любопытствующий останавливался возле него, желая узнать, что он бормочет, то через минуту испуганно шарахался и спешил прочь, боясь, не успел ли кто-нибудь заметить, как он прислушивался к словам блаженного. Ибо тот не молился, нет, а проклинал Александра. «Эй, Александр!.. Ты считаешь себя праведником, но тебя не могут им считать македоняне, которых ты разлучил с родиной. Ты увел нас в поход, обещав, что скоро вернемся… Ты мнишь себя великим и мудрым, а многие поступки твои достойны тщеславного ребенка… Ты не садишься за трапезу, не помыв рук, но разве не видишь, как с пальцев твоих каплет кровь умерщвленных тобой невинных людей?.. Ты гордишься тем, что рожден македонянином, но почему македоняне проклинают тебя?.. Будь ты проклят, Александр, за то, что разлучил меня с матерью и отцом, сестрой и невестой!..»
Как ни один город не обходится без покровителя на небе и блаженного на земле, так не может он обойтись и без соглядатаев. Несчастного Клеомена в конце концов схватили и бросили в подземелье. Но и находясь там, он продолжал проклинать царя. Но теперь уже не шепотом, а так громко, что голос его сквозь толстую дверь слышался караульным. И те не без основания стали опасаться, что им несдобровать, если царь узнает, как они, слыша непочтительные о нем речи, не заткнули блаженному глотку.
И в одну из ночей Клеомен был умерщвлен караульными во время сна. Легко и спокойно покинул он этот суетный мир, не успев даже проснуться. Обшарив его лохмотья, которые кишмя кишели вшами, караульные обнаружили письмо, написанное, видно, беднягой совсем недавно, хотя и не скажешь, что такое мог сочинить блаженный; письмо это он почему-то не отправил, а носил на дне сумы, куда собирал милостыню. Адресовал письмо Клеомен матери. Александра всегда интересовало, что пишут домой его воины, какие вести поступают в Македонию из дальних, завоеванных им стран. И многие письма, прежде чем отправиться в дальний путь, попадали к нему. Это давало царю возможность доподлинно знать настроение воинов. Их мысли, их отношение к своим начальникам и самому Александру. Те, кому по роду службы положено было удовлетворять его любопытство, отличались особым усердием. Они же доставили Александру и письмо умерщвленного блаженного, поскольку в нем многократно упоминалось имя царя.
«Милая мама!
Глаза мои полны слез, а сердце словно в огне, когда я, изнуренный тоской по тебе, отцу и сестре, пишу эти строки. Я нахожусь от нашего отчего дома так далеко, что вряд ли преодолевают такое расстояние даже птицы. Меня отделяют от вас моря, горы, бескрайние степи, безводные пустыни. Как подумаю об этом, становится жутко, ибо порой кажется, что до потустороннего мира значительно ближе, чем до мест, где я нахожусь. И дорога сюда не менее страшна и жестока, чем в царство Аида. Мы шли, ступая по телам убитых, по щиколотку в крови. Наш царь говорил нам, что мы несем свободу народам, порабощенным персами. И мы, толпясь вокруг великого Александра, славили его имя, и сердца наши полнились любовью к нему. Он повелел — и мы исполнили. Давно побежден деспот Дарий. Сполна возвращены Македонии все ценности, которые она, терпя унижение, на протяжении десятилетий выплачивала персидскому тирану в виде дани. Мы отомстили Дарию за те лишения, что терпела от него наша великая страна…
Но, оказывается, алчность нашего царя не имеет предела, по жадности своей он не уступает бывшему властителю Персии Дарию. Отобрав то, что нам принадлежало по праву, ныне мы уже присваиваем чужое. И грабим тех же людей, которых грабили персы…
Я был ранен и долго выздоравливал. У меня было достаточно времени поразмыслить. Я пришел к выводу, что все, что нам обещал Александр, — вздор, мы в ослеплении своем шелуху фисташки приняли за корабль. Высокопарные слова о доблести, о славе — пустой звук. После ранения я не способен ни к ратному делу, ни к труду. Какая тут к черту слава?! Только о том и мечтаю, чтобы добраться каким-нибудь способом домой. А царь собирается вести нас еще дальше. Такими увечными, как я, заселяет города, которые возводит на своем пути. Теперь даже не знаю, что будет со мной и увижу ли когда-нибудь родину свою и близких…
Сейчас нахожусь в стране, именуемой Согдианой. Она расположена между двумя огромными реками Оксом и Яксартом. Там, где в изобилье вода, много садов и рощ, земля родит хлеб. Здесь живут различные племена. Наиболее многочисленные — согдийцы. У них свои обычаи и верованья, отличающиеся от наших. С ними соседствуют могущественные племена массагетов, сартов, саков — тихрахоудов, тиай — тора — дойра, апасаков, яксартов, а мы не видим между ними особых различий и всех называем скифами. Они объединились с персами, дахами, согдийцами и ныне воюют против нас. Многоликим и разноязыким войском этим правит согдиец Спитамен. Говорят, силен и ловок он, и смел в бою, а внешне похож на фракийца. Сам я его не видел, и не приведи Бог встретиться. Кто с ним встретился — уже не жилец. Говорят, и лошадь у него из тех, что прозывались „небесными“, которые могли доставить седока к престолу Зевса. За ним ни ветер не может угнаться, ни птица, ни стрела…
Согдиана — страна удивительная и по своему прекрасная, хотя нисколько не похожа на нашу Македонию. Наверное, для любого человека нет земли прекраснее той, где он родился.
Милая мама! Порой я не рад тому, что родился на свет. Ну, какая радость жить вдали от родины и от тебя?..
Иногда, повторяя как молитву слова нашего царя — лжеца, я находил усладу на поле брани и досыта поил свой меч кровью, умножая свои грехи. И за грехи свои — наказан. Теперь до конца жизни своей останусь увечным. И все потому, что на какое-то время я позабыл о тебе. А забывший собственную мать разве может думать о муках и страданиях чужих матерей?..
Прости, мама, и не печалься. Мне бы только добраться до дома и увидеть тебя. Я еще в состоянии держать соху, пахать и сеять. Если меня все еще ждет моя невеста, то мы бы поженились. А нет — я полюбил бы другую девушку. И в наш дом, быть может, снова вернулась бы радость… Как только представится возможность, отправлюсь домой хотя бы пешком.
Сейчас мы строим Эсхат — Александрию на берегу дикого Яксарта. И все ущербные вроде меня по приказу царя объявлены поселенцами этого города. А мне хочется домой. Ибо я не сын Бога, а простой смертный, и ни к чему мне слава завоевателя. Сколько страданий мы после себя оставили, сколько развалин на месте прекрасных городов и селений, где остались теперь лишь змеи и совы…
Городу, что мы строим на берегу Яксарта, царь дал собственное имя, чтобы оно осталось в веках. Неужели ему, сыну Зевса, все равно, как люди будут произносить его имя в будущем — с благоговением или проклятьем?..
Проклятье каждому, кто увековечит собственное имя, проливая кровь!
На этом кончаю. Молю Бога, чтобы он послал мне образ твой хотя бы во сне. Но не внемлет Всевышний моим мольбам: видно, слишком прогневал я его и мало каялся. Мне снятся лишь кошмары. Нередко даже наяву меня посещают духи давным-давно умерших предков и корят за то зло, какое я творил, и никуда от них не спрятаться.
Если же не судьба нам свидеться и я умру от тебя вдали в печали и скорби, забытый всеми, кроме тебя, то прости меня, мама, и прокляни вместе со мной того, кто разлучил нас и обагрил руки сына твоего
