сокрушался о том, сколько людских судеб могла разрушить война во Франции и Германии. Ведь после окончания военных действий, «вне зависимости от того, кто победит, во Франции, точно так же как и в Италии с Германией неизбежно произойдет революция. Советская Россия не упустит возможности распространить мировую революцию на наши страны...». Казаки, жаловался он позднее американскому послу в Париже, «Европой будут править казаки».37 Некоторые историки считают, что французский премьер был в 1939 году твердым сторонником сотрудничества с Советским Союзом, хотя, как увидит дальше читатель, факты не подтверждают такой позиции. Ни Бонне, ни Даладье не были теми людьми, которые могли наладить связи с Советским Союзом перед лицом растущей нацистской угрозы.
Слабая позиция англо-французов касательно Чехословакии не осталась незамеченной. Майский сообщал о разговоре со своим чешским коллегой Яном Масариком, произошедшем 6 августа, в котором последний жаловался на упорное давление со стороны Британии на чехословацкое правительство с целью сделать «максимально возможное количество уступок судетским немцам». Почти еженедельно министр иностранных дел, лорд Галифакс вызывал к себе Масарика, чтобы потребовать новых уступок, ускорения переговоров и скорейшего заключения соглашения. Чуть ли не каждые две недели Масарику приходилось летать в Прагу, чтобы доставить туда новые требования Лондона об уступках.38 На встрече двумя днями позже, 8 августа, с Олифантом, помощником постоянного замминистра иностранных дел, Майский заметил, что «все действия британской дипломатии в Чехословакии направлены не на обуздание агрессора, а на обуздание жертвы агрессии...». Олифант пытался защищать свою позицию, но без особой убежденности, соглашаясь, что точку зрения Майского на британскую политику разделяет почти вся Европа.39 Неделей позже Майский высказал примерно то же самое Галифаксу. Советский Союз, говорил он, глубоко обеспокоен «слабостью и близорукостью» англо-французской политики, которая могла только поощрить развитие агрессии. Тогда ответственность за новую мировую войну будет целиком лежать на западных державах. Громко англо-французы могли говорить только в Праге, о необходимости уступок, а в Берлине, где Гитлер игнорировал все их требования, они только лишь мягко возражали. К удивлению Майского, как он выразился, Галифакс не сделал даже попытки защитить британскую политику.40
Подобным же образом чешский посланник в Париже Стефан Осусский предупреждал, что урегулирование судетской проблемы может стать предметом торга между Францией, Англией и Германией, расплачиваться за который придется Чехословакии. «Англичане и французы, поскольку они поддерживали и защищали нас, будут присваивать себе право рекомендовать нам, как мы в Чехословакии должны решить [Судетский] вопрос. Вот почему следует ожидать, что нажим Англии и Франции на Чехословакию будет становиться тем более сильным и значительным, чем решительнее Германия будет ставить урегулирование судетского вопроса условием возвращения Германии к политике переговоров с Францией и Англией».41
Франция, в глазах чешских и советских дипломатов, вела себя не лучше, чем Британия. Суриц уже предвидел Мюнхен. Франция и Британия, говорил он в июле 1938 года, были не очень-то расположены защищать Чехословакию. Англичане просто хотели получить от чехов путем переговоров то, что Гитлер собирался отнять силой. Французское правительство признавало, что если оно не сможет воспрепятствовать захвату Судетских приграничных земель, то нацистская Германия займет господствующие позиции в Центральной Европе и приобретет стратегическое преимущество на случай любой будущей войны. Но в самой Франции не было согласия по этому вопросу — как его решить никто не знал. Подавляющее большинство французов не думало, что у них достаточно военной и экономической мощи, чтобы выступить в одиночку и остановить Гитлера в Чехословакии. Поэтому Франция нуждалась в союзниках, а вот тут уж, как говорил Суриц, и начинались все неразрешимые противоречия внутри французского правительства и французского общественного мнения.
«Простая логика» подсказывала в качестве естественного союзника Россию, и это мнение разделяли многие — от французских коммунистов слева до министра кабинета Поля Рейно на правом фланге. У Советского Союза, по словам Рейно, было то, чего не было у Британии было весьма немаловажно при любой войне с нацистской Германией: мощные сухопутные и воздушные силы. И все же в своих расчетах чешской политики французское правительство меньше всего рассчитывало на Советский Союз. Оно ни разу не консультировалось с советским правительством, прежде чем принять какое-либо важное решение, и ставило его уже перед свершившимся фактом, а чаще не считало нужным и сообщать. Несмотря на то, что у Франции были договоры о взаимной помощи с СССР и Чехословакией, французское правительство никогда не поднимало вопроса о совместном обсуждении вопросов обороны. Суриц объяснял французскую позицию британским влиянием. Не подвергая франко-советский пакт прямым нападкам, британцы твердо стояли на том, что не стоит обращать на него особого внимания, ибо это могло усложнить проведение мирных инициатив. И хотя сам Даладье, по словам почти всех информаторов Сурица, был довольно высокого мнения о советской военной мощи, он, принужденный решать окончательно, не порвал бы с англичанами ради Советского Союза.
Мандель и Рейно, которые выступали за более сильную французскую политику, встретились с Сурицем, чтобы убедить посла оказать давление на Даладье, даже пригрозить, что он может лишиться советской поддержки, если не будет действовать более разумно. Но Суриц не думал, что такая тактика работает, потому что Даладье в качестве реального союзника рассчитывал только на Британию. Советский посол был обескуражен:
«Когда присматриваешься здесь к печати, больше чем на половину захваченной фашистскими руками, к роли банков, трестов, реакционной военщины, когда наблюдаешь этот панический страх, смешанный с пиететом перед германской силой, немецкой «мощью», когда изо дня в день являешься свидетелем вечных оглядок, уступок, постепенной утраты своего собственного, самостоятельного лица во внешней политике, когда, наконец, видишь, как с каждым днем все больше и больше наглеет и подымает голову фашизм, то невольно возникают тревожные мысли и сомнения».
Ко всему этому, говорил Суриц, следовало добавить гнетущую атмосферу повседневных отношений с французами. Это касалось и выполнения обязательств по военным поставкам: Даладье обещал, что все будет исполнено, а его аппарат занимался саботажем и проволочками. Французская боязнь всего, что несло на себе советский отпечаток достигла такой степени, что Biblioteque nationale, национальная библиотека в Париже, даже отказалась выставлять советские книги.42
Чешский министр иностранных дел, Камил Крофта, в беседах с советским послом Александровским тоже не очень лестно отзывался о французах и англичанах. Ему не нравились британские требования уступок для Германии. Но что вы хотите? спрашивал он: «маленькая Чехословакия» не может подвергнуть себя риску разорвать отношения с Британией. «А что делать Чехословакии, если Франция нас тоже предаст?» По словам Александровского, с особым презрением Крофта отзывался о Бонне.
«Бонне — ужасный трус и ограниченный французский мещанин. Он все время формально заверяет в том, что Франция выполняет свои обязательства и придет на помощь Чехословакии в случае нападения на нее. Однако этот же Бонне пугается малейшего движения и долбит, что ответственность за военное столкновение может пасть на Чехословакию и поэтому она должна делать все, чтобы избежать и тени такой ответственности. Если бы один Бонне говорил о том, что Франция поможет Чехословакии, то Крофта этому просто не поверил бы. Хорошо, что это подтверждают другие во Франции».43
К несчастью, слишком скоро стало ясно, что и заверения этих «других» так же ничего не стоили, как и заверения Бонне.
И все же Литвинов продолжал усилия по организации сопротивления нацистской агрессии. В июне его порадовало известие, что в том случае, если Польша атакует Чехословакию, Франция будет считать себя свободной от обязательств по договору. Именно эту позицию подтвердил и Кулондр — хотя ему не было дано прямых инструкций — в трехсторонней беседе с Литвиновым и Зденеком Фирлингером, чешским посланником, на дипломатическом приеме в Москве 9 июня. Литвинов полагал, что тем самым Польше дано предупреждение «не играть с огнем». По словам Фирлингера, эта беседа не осталась незамеченной, в особенности журналистами и германскими дипломатами.44 И все же
