том случае, если возникнут препятствия со стороны Румынии или Польши, то Румынию, по крайней мере, можно будет убедить изменить свою позицию, если Лига Наций примет резолюцию, осуждающую германскую агрессию. Но так как процесс может оказаться медленным, вопрос об этом в Лиге нужно ставить уже сейчас, с тем чтобы в случае агрессии решить все в кратчайший срок.
Если даже решение не будет единодушным, моральный эффект мнения большинства может иметь решающее значение, если сама Румыния присоединится к этому большинству. А что касается вопросов конкретной военной помощи Чехословакии, то их следовало бы адресовать совместной встрече руководства генштабов Советского Союза, Франции и Чехословакии. Мы, сказал Литвинов, участвовать в таких переговорах готовы.
Необходимо сделать все возможное, добавил Литвинов, чтобы предотвратить военный конфликт. После аншлюсса, напомнил он Пайяру, Советский Союз предлагал созвать конференцию заинтересованных стран. Учитывая тот факт, что созыв такой конференции сейчас, с участием Британии, Франции и Советского Союза мог быть поддержан и американским президентом Франклином Рузвельтом, она могла оказаться наилучшей возможностью удержать Гитлера от дальнейших авантюр. Но действовать нужно быстро, пока Гитлер чувствует за собой вину.54
Отчет Пайяра об этой встрече в основном соответствует литвиновскому, но содержит некоторые интересные детали. Румынский министр иностранных дел Николае Петреску-Комнин незадолго перед тем проинформировал своего чешского коллегу Крофту, что хотя румынское правительство и возражает против прохода советских сухопутных сил по своей территории, «на воздушные передвижения оно готово закрыть глаза». Комнин и позже подтверждал такую позицию. И хотя в первой депеше Пайяра в Париж не упоминается о предложении Литвинова организовать штабные переговоры, то уже в следующей телеграмме (которая, правда, опубликована как сноска в Documents diplomatiques francais), датированной непонятно почему двумя днями позже, уже добавлен этот важный пункт. Может быть, Пайяр просто забыл включить его в первый отчет о беседе? Литвинова вообще беспокоило, что Пайяр мог неточно передать содержание беседы, поэтому он попросил Сурица вручить его стенограммы прямо в руки Бонне. Он опасался, что Пайяр усилит в отчете уклончивые ответы и негативные моменты, чтобы переложить всю ответственность за провал на советское правительство.55 Так оно и было, но занялся этим не Пайяр, а сам Бонне.
Суриц информировал Наркоминдел «из очень солидного источника», что всякий раз, когда вопрос о штабных переговорах обсуждался на заседании французского кабинета, главным препятствием всегда оказывалась позиция Британии. Один из министров, имени которого Суриц не знал (предположительно это был Камилл Шотан), отмечал, что из разговоров с британскими официальными лицами у него складывается впечатление, будто «больше всего» Британия боится советского вмешательства в европейские дела, ибо успех советского оружия «может проложить дорогу коммунизму в Центральную Европу». Тем не менее на последнем заседании французского кабинета, сообщал Суриц, группа министров настаивала на том, «чтобы контакт с нами был установлен, и в результате их давления и явился демарш Пайяра». «Я вполне допускаю, что, предприняв под давлением этот демарш, Бонне втайне рассчитывал, что мы дадим ответ отрицательный или, во всяком случае, способный вооружить его доводами против контракта. Вот почему я особо приветствую ответ, который дал Литвинов, и прошу разрешения ознакомить с ним и некоторых других членов кабинета».56 Поэтому неудивительно, что советские дипломаты не доверяли Бонне; во Франции ему многие тоже не доверяли, в том числе министры кабинета Мандель и Рейно. Майский сообщал из Лондона, после своей встречи с французским послом Шарлем Корбеном, что тот и словом не обмолвился о встрече Литвинова и Пайяра. Принимая во внимание обычную французскую словоохотливость, это показалось Майскому странным. Ничего не появилось и в британской прессе; это навело Майского на мысль, что французское правительство не желало широкой огласки этой встречи, чтобы свести к минимуму ее политический эффект.
3 сентября Корбен пожаловался Майскому, что недостаток ясности и твердости в британских заявлениях, касавшихся Чехословакии, только усиливали возможность войны. В Берлине были убеждены, добавил Корбен, что если Германия решится на военную операцию, Британия и Франция не станут у нее на пути. Но вместе с тем он повторил, что в случае войны Франция непременно выполнит свои союзнические обязательства.57
Непонятно, действовал ли Майский по инструкции, но уже в течение 24 часов после получения отчета о встрече Литвинова и Пайяра, он передал эту новость Черчиллю. Остается фактом, что в своей книге «Приближение бури» Черчилль приводит текст своего письма Галифаксу, в котором сообщает об этой встрече и «по абсолютно надежным источникам» в точности воспроизводит главные моменты ответов Литвинова на вопросы Пайяра. «Я счел заявления м-ра Литвинова настолько важными», писал Черчилль, что захотел непременно ознакомить с ними Галифакса. Заявления Литвинова были на самом деле важны, поэтому некоторые и не хотели придавать им широкую огласку. Лидер лейбористов Хью Дальтон написал об этом в своих мемуарах. Галифакс в ответ на письмо Черчилля скромно промолчал, замечает он. И продолжает: «выходит, вопрос о намерениях русских был слишком серьезным делом, если уж Бонне решил не проговариваться о нем даже британскому кабинету». А также своему народу, мог бы добавить Дальтон.59 Но здесь мы чуть забегаем вперед.
Должно быть Пайяру было очень нужно получить подтверждение заявлениям Литвинова, сделанным 2 сентября, ибо три дня спустя он вновь отправляется с визитом к Потемкину, потому что сам нарком был в то время в Женеве. Пайяр прошел по всему списку литвиновских предложений, и Потемкин подтвердил каждое из них: и те, что касались работы в Лиге Наций и ее целей, и о многосторонней конференции, и о штабных переговорах. Кроме того, Пайяр спросил, что намеревается делать советское правительство в случае польского нападения на Чехословакию. У нас нет обязательств перед чехословацким правительством на этот случай, ответил Потемкин, но «СССР вовсе не лишил себя тем самым права принимать по своему усмотрению то или иное решение, если Польша нападет на Чехословакию».60 Пайяр, видимо, не упомянул в отчете об этой части беседы, хотя и послал депешу, в которой давал расширенный обзор заявлений Литвинова Шуленбургу о возможных последствиях нападения Германии на Чехословакию. «Не из-за любви к чехословакам эти страны [Франция, Великобритания и СССР] будут воевать, — говорил Литвинов, — но из-за... влияния и баланса сил. Что касается Советского Союза, то хотя он не играл никакой роли в создании чешского государства, но он должен сейчас помешать усилению гитлеровской Германии, которая агрессивна и готова применить силу». Из чего Пайяр заключил, что Чехословакия была одним из «внешних бастионов Советского Союза». «И советская заинтересованность в его защите является лучшей гарантией их намерений».61
Но в Direction politique — политическом управлении Кэ д`Орсе эту депешу получили только 20 сентября. И хотя сомнительно, что отчет Пайяра смог бы как-то изменить ситуацию, остается фактом что 6 сентября Direction politique распространило ноту, из которой следовало, что ответы Литвинова Пайяру были «уклончивыми» и беседа свелась в основном к «процедурному обмену мнениями». В целом она произвела «неблагоприятное впечатление», говорилось в ноте с Кэ д`Орсе. И все эти, способные повергнуть в изумление выводы, основывались на телеграммах Пайяра. Хотя стоит добавить, что Direction politique все же считало, что информации в его распоряжении маловато и признавало, что советское посольство в Париже, в свою очередь, получало «в некоторых парижских кругах», а также из дипломатических источников, сведения, что «Франция не готова вступить в войну с Германией для защиты Чехословакии». Из-за отказа французского правительства начать штабные переговоры с высшим руководством Красной армии, «Советы... испытывают к нам определенное недоверие, которое, если не оправдывает, то объясняет их сдержанность, каковая в сложившихся условиях однако уже вряд ли уместна». Вот высказывание, достойное лучших традиций французской дипломатии.62
Французы были явно не в лучшей позиции, чтобы убедить советское правительство в своей приверженности чехам. Чехословацкий президент Бенеш сообщал Александровскому, что французы и англичане применяли «неистовое давление [с целью вынудить еще больше уступок] и открыто угрожали бросить Чехословакию на милость Гитлера». А Чилстон заявлял Потемкину, что Франция, по его мнению, «вовсе не расположена была сражаться».64 Тут британское бесстыдство достигало своего апогея, потому что это Чемберлен «вовсе не расположен был сражаться».
Однако обсуждения продолжались. Кулондр, вернувшись в Москву после отпуска, 11 сентября
