В Британии переоценка ценностей коснулась даже Форин офиса. Министр иностранных дел Галифакс смотрел на перспективу сближения с нацистской Германией вовсе не с таким оптимизмом как Чемберлен, а взгляды Ванситтарта были известны всем. В начале января Майский прислал сообщение с очень интересной оценкой британских настроений. Он считал, что оптимизм самого Чемберлена относительно всеобщего умиротворения изрядно потускнел. И хотя премьер-министр продолжал верить в возможность соглашения с Германией и Италией, многие из его коллег думали иначе, или испытывали растущие сомнения. Главными виновниками «протрезвления» британского общественного мнения были, по словам Майского, Гитлер и Муссолини.16
Это «протрезвление» проявило себя дискуссией в самом Форин офисе. Примерно в то же время, когда Майский послал Литвинову свой отчет, появилась на первый взгляд чисто академическая записка клерка Форин офиса, в будущем постоянного заместителя министра Гарольда Кассиа с обзором книги Уиллер- Беннета о советско-германском договоре, заключенном в Брест-Литовске в 1918 году; именно она во многом изменила взгляды на англо-советские отношения.
В записке Кассиа предлагалось пересмотреть британскую политику в отношении Советского Союза в свете исторической перспективы, развернутой в книге Уиллер-Беннета. Напоминая, что еще Ленин соглашался принять «помощь французского империализма в борьбе против германских бандитов», он спрашивает, почему бы британскому правительству не принять на вооружение ту же самую политику, основанную на том принципе, что и «русские живодеры» в определенных условиях могут быть меньшим злом, чем «германские разбойники». Это была, по сути дела, черчиллевская позиция. Кассиа предлагал, чтобы новый британский посол в Москве сэр Уильям Сидс попытался встретиться со Сталиным и «прояснить» англо-советские отношения с точки зрения главнейшего ленинского принципа.
Этот меморандум очень скоро породил множество откликов среди служащих Форин офиса, начиная от скромных клерков и кончая самим Галифаксом, эти отклики отражали весь диапазон отношений к Советскому Союзу. Сотрудник центрального (европейского) департамента Д. У. Ласкелес спрашивал: «...а разве тут нужно что-то прояснять?
По существу... [англо-советские] отношения базируются на взаимной и неизбежной антипатии, и на понимании того, что другая сторона, пытаясь справиться с германской угрозой, будет действовать, полагаясь на собственный опыт и учитывая только собственные интересы. Русские прекрасно знают, что если Германия нападет на них, мы не будем ни помогать им, ни действовать на стороне их врага...»
Ласкелес однако допускал, что какие-нибудь незначительные переговоры с Советами, «могут оказать профилактическое действие на немцев... и могут также... отвести некоторую часть критики от правительства Его Величества». Другие чиновники среднего уровня, такие как Коллье и глава центрального департамента Уильям Стрэнг, подхватили эту идею и принялись развивать ее, хотя и встретили сопротивление Олифанта и сэра Александра Кадогана, «разумнейшего» чемберленовского «тугодума», который сменил Ванситтарта на посту постоянного заместителя министра.17
Коллье доказывал, что было бы ошибкой держать Советский Союз «на расстоянии вытянутой руки», ибо «это ясно даст понять Гитлеру, Муссолини и японцам, что они могут разделаться с каждым из нас поодиночке; и я считаю, что нужно как-то высказаться, чтобы у Сталина появилась, пусть негативная, но уверенность, что мы не будем делать ничего, ни прямо, ни косвенно, с целью помочь Гитлеру осуществить его восточные планы...» Изменение курса «должно идти таким путем, чтобы устранить тот всеобщий критицизм, которым проникнута нынешняя политика правительства Е. В., устранить те «идеологические причины», которые действовали против сотрудничества с Советским Союзом и в пользу сотрудничества с Германией и Италией».
«Россия нам не друг, хотя в определенных условиях могла бы стать нашим союзником», отмечал Фрэнк Эштон-Готкин, экономист Форин офиса. «Многие из ее вторжений в европейскую политику, такие как франко-советский пакт, интервенция в Испании и невыполненные обещания чехам, оказали весьма пагубное действие. Но Россия остается весьма важным центром массы в шатком европейском равновесии...»
Кадоган противился сближению с Москвой, так как британскому правительству было нечего предложить: «тогда нам очень скоро придется обнародовать, что в нашем буфете пусто». Сталин мог начать задавать щекотливые вопросы о том, что Британия готова или не готова сделать в случае советско- германского конфликта. Он мог, например, «спросить, будет ли состоять наше непрямое сотрудничество [с Германией] только в невмешательстве и позволении немцам делать все, что им вздумается. А на этот вопрос вовсе нелегко ответить — я не думаю, что даже в лучшем случае мы могли бы дать Сталину ответ, которого он хочет...»
Взгляды Кадогана вполне подтверждали бы советские подозрения о британском безразличии к судьбам восточной Европы, но они не вполне удовлетворяли Галифакса, который и пригласил Ванситтарта кое-что прокомментировать. «Англо-советские отношения», писал Ванситтарт «находятся в весьма неудовлетворительном состоянии. Такая их обреченность не только достойна сожаления, но и опасна, а поддержание их в таком состоянии выразится в самом ближайшем будущем в еще большей опасности. Они находятся в столь плачевном состоянии из-за убежденности русских, что мы в течение всего 1938 года просто бойкотировали их, и я думаю, с этим очень трудно спорить, потому что сей факт признается практически всеми. Мы никогда не оказывали им нашего доверия, не стремились установить с ними близкого контакта; именно этот факт и объясняет развитие изоляционизма, который сейчас набирает силу в России. Такое положение вещей и эти тенденции мы и должны исправить, и как можно скорее».
Правда Ванситтарт слабо представлял, как это сделать практически. «Больше всего русским нужен жест». Он предлагал послать в Советский Союз кого-нибудь из министров кабинета — Роберта Хадсона или Оливера Стэнли, — как бы для продолжения торговых переговоров. Галифакс попросил Ванситтарта развить свои идеи подробнее.18 Это означало определенный прогресс — для тех, кто приветствовал улучшение отношений с Советским Союзом, — но не было решительным сдвигом в политике. Чемберлен все еще надеялся на всеобщее замирение с Гитлером. И не склонен был позволять Форин офису шагать слишком быстро навстречу Москве; да и Кадоган был на месте, не позволяя Галифаксу сбиваться с курса.
Хотя и сам Галифакс не выражал особого желания сбиваться. Еще осенью 1937 года, будучи лордом- председателем, он встречался с Гитлером во время своего широко освещаемого в прессе визита в Германию. Галифакс «рассказывал мне», вспоминает член парламента от консерваторов Ченнон, что «ему понравились все нацистские лидеры, даже Геббельс, и вообще, визит оказался впечатляющим, интересным и приятным. Он считает этот режим абсолютно фантастичным, возможно даже слишком фантастичным, чтобы воспринимать его всерьез... У меня буквально отпечаталось в памяти все, что он рассказывал...»19. Галифакс сменил на посту министра иностранных дел Идена в феврале 1938 года, к большому облегчению Чемберлена, который считал, что с Иденом в случае чего невозможно будет справиться. Перед Мюнхеном Галифакс поддерживал политику Чемберлена в отношении Германии, хотя во время сентябрьского кризиса и потом, уже в 1939 году, выражал колебания. Это был типичный представитель британского высшего сословия, подчеркнутый англичанин, заседающий в палате лордов и очень консервативный. Высокий и долговязый, лысеющий и представительный он был несколько застенчив и не любил острых ситуаций, предпочитая избегать прямых конфликтов. Будучи министром иностранных дел, Галифакс находился под влиянием Кадогана, но прислушивался и к Ванситтарту, а иногда, к огорчению Кадогана, даже следовал его советам. Если Чемберлена можно считать непреклонным противником улучшения англо-советских отношений, то Галифакс, тоже не приветствуя их, был все же более гибок. Он часто встречался с Майским, который бывало даже испытывал его терпение, но Галифакс, оставаясь истинным английским джентльменом почти никогда не выказывал своего раздражения. Галифакс не был твердолобым умиротворителем, но неизменно склонялся к тому, чтобы прислушиваться к немцам, в надежде что они изменят свою позицию, даже после того как началась война.
В тот самый день, когда Ванситтарт представил Галифаксу записку о возможной миссии в Москву, он отправился с визитом к Майскому, пожаловаться — уже не в первый раз и не особенно маскируясь — на политику Чемберлена. Ванситтарт был «крайне тревожен», отметил Майский; он был «очень недоволен положением дел как в Англии, так и во Франции и не стеснялся открыто критиковать политику премьера. По его мнению, 1939 год будет решающим годом». Ванситтарт доказывал, что британские, советские и французские интересы полностью совпадают, и если не проявлять должной осмотрительности,
