относительно отставки Литвинова: «В настоящее время представляются невозможными не только какие- либо радикальные перемены в ориентации или политике, даже Литвинов, похоже, остается незаменимым; а сам он, видимо, согласен поддержать любую линию Кремля, какой бы она ни оказалась».120 Все это очень отличалось от заключений, к которым пришел Кулондр.
Но не все британские официальные лица, министры и политики были так благодушны как Чилстон. Каждый информированный британец знал, что думает по этому поводу Черчилль. Ванситтарт делал все возможное, чтобы заставить Форин офис почувствовать опасность, как делал это уже многие годы. Мюнхенское соглашение просто пугало его: «Мы уже сведены до положения второразрядного государства — да, мы на самом деле опустились до такого положения... И если мы со всей возможной и невозможной скоростью не начнем выбираться из этого положения, то скоро начнем получать военные приказы из Берлина...».121 Все это не очень сильно отличается от комментариев Литвинова. Выход своему раздражению Ванситтарт дал и в разговоре с Майским по поводу французских «интриг» в Лондоне против Советского Союза. Майский сообщал, что нашел его настроенным очень «античемберленовски» и «готовым, как и прежде сражаться за свою собственную линию». Ванситтарт спросил Майского о будущем советской политики и с облегчением выслушал ответ, что советское правительство не склонно принимать поспешных решений. «Ванситтарт просил нас не 'уходить' из Европы, так как это имело бы катастрофические последствия для дела мира и борьбы с агрессорами».122
Некоторые министры кабинета: Уолтер Эллиот, Оливер Стэнли и де ла Уорр постоянно высказывали Чемберлену мнение о необходимости ускорения модернизации армии и улучшения отношений с Советским Союзом. Чемберлен избегал прямых ответов на эти требования, а мрачные прогнозы группы Черчилля-Ванситтарта просто отвергал. Советское правительство было хорошо информировано о позиции Чемберлена из докладов Майского о встречах с членами кабинета министров и другими «влиятельными лицами». Лорд Бивербрук, финансист, газетный магнат и будущий член кабинета говорил Майскому в октябре, что «несмотря на опыт Мюнхена и критику мюнхенских соглашений, Чемберлен сохраняет убеждение, что европейское 'мирное урегулирование' может быть достигнуто путем дипломатических переговоров с Гитлером и Муссолини, не прибегая к более жестким мерам». Чтобы достичь этой цели, Чемберлен готов был идти долгим путем уступок и не видел ничего плохого в непротивлении германской экспансии в направлении Юго-Восточной Европы и Турции. Напротив, он считал, что создание Mittel Europa приведет Гитлера к конфликту с Советским Союзом. Чемберлен был уверен, что не существует непосредственной угрозы большой войны, поэтому нет нужды во всеобъемлющем британском перевооружении, хотя некоторые шаги для его ускорения следует предпринять. Поэтому он не хотел слышать о министерстве поставок или мерах военного времени по перевооружению; нет, для Чемберлена, говорил Бивербрук, все должно было «идти как обычно».124
В конце октября, на завтраке с военным министром Лесли Хор-Белише, Майский услышал жалобы о недостаточной мощи королевских военно-воздушных сил и о том, что британская авиационная промышленность просто не идет в сравнение с германской. Как и Бивербрук, Хор-Белише отмечал, что не было даже планов создания министерства поставок или мобилизации промышленности в период войны. «И почему же так медленно идет перевооружение?» — спросил Майский, будто сам не знал ответа.
«Белише, пожав плечами, несколько саркастически ответил, что квартира премьера сейчас засыпана цветами, которые он получает со всех концов страны от своих многочисленных поклонниц, что премьер всерьез считает Мюнхен победой и верит в возможность умиротворения Европы путем деликатного обращения с Гитлером и Муссолини».
Майский, который любил иногда красноречиво умолчать, отметил лишь, что Хор-Белише был «настроен скептически» относительно киданий премьер-министра.125
Сэмюэль Хор, в то время министр внутренних дел, говорил Майскому несколькими неделями позже, что правительство вполне удовлетворено ситуацией, сложившейся в Европе: войны в Чехословакии удалось избежать, опасность в Испании была ликвидирована, а экспансия Гитлера на юго-восток была «естественным процессом» и мало кого беспокоила. «Можно поэтому рассчитывать по крайней мере на два года мира», — предположил Хор. Перевооружение можно было проводить на «разумном» уровне и «нормальными средствами».126
«Международное положение проясняется все больше и больше», — писал Литвинов Сурицу в ноябре. Чемберлен готов идти путем, который себе наметил — или скорее тем путем, который наметил для него Гитлер, — до самого конца. А Франция будет волей-неволей тащиться за ним.127 Позднее в том же месяце Литвинову нанес визит Пайяр, чтобы узнать его мнение о международной ситуации. Нельзя сказать, что нарком был сильно обрадован таким началом.
— Это мы должны спросить Британию и Францию, что они думают, — ответил Литвинов.
— Я спрашиваю об этом для себя, — сказал Пайяр, — а не для правительства. Я верю в коллективную безопасность, — продолжал он, — и мне просто интересно, как вы оцениваете ее возможности сейчас.
«Мы считаем мюнхенское соглашение международным несчастьем. Англии и Франции сейчас вряд ли удастся отступить от намеченной ими политики, которая сводится к одностороннему удовлетворению требований всех трех агрессоров: Германии, Италии и Японии. Они будут предъявлять свои требования по очереди, и Англия и Франция будут им делать одну уступку за другой. Я полагаю, однако, что они дойдут до такой точки, когда народы Англии и Франции должны будут их остановить. Тогда, вероятно, придется вернуться на старый путь коллективной безопасности, ибо других путей для организации мира нет. Англия и Франция выйдут, конечно, сильно ослабленными из этой полосы, но все же и тогда еще потенциальные силы мира будут превышать потенциальные силы агрессии».
Неизбежно возник вопрос о деятельности Коминтерна во Франции. Пайяр высказал сожаление о манифесте Коминтерна, призывавшем к свержению французского и британского правительств и вручил его текст Литвинову. Нарком прочел бумагу и предложил исправить в ней ошибку: манифесту следовало призывать к свержению «правительств предательства и измены». «Я заметил Пайяру, — писал Литвинов, — что если правительства Чемберлена и Даладье идентифицируют себя с данной в манифесте характеристикой, то они могут быть в претензии на Коминтерн. Мы, однако, за Коминтерн не отвечаем.»128 Этот мрачный юмор обнажил всю остроту горечи наркома по поводу Мюнхена.
Пайяр тоже сделал запись этой беседы и в ней ничего не говорится об этом обмене любезностями по поводу Коминтерна. Зато в ней есть другие интересные нюансы: «Литвинов подтвердил мое впечатление, что если раньше советскую изоляцию или советское сближение с Германией нельзя было исключать, то теперь эти варианты можно было снять с повестки дня». Далее Пайяр сообщал: «Литвинов указал мне, что СССР не отказался от идеи коллективного сопротивления агрессору и по прежнему кладет ее в основу своей внешней политики». Литвинов пишет, что не делал столь прямых деклараций, хотя его слова допускают и такую интерпретацию.129 Выводил ли Пайяр из слов Литвинова больше того, чем в них содержалось с целью пробудить в Париже осознание необходимости коллективной безопасности? Или нарком предпочел пропустить свои слишком прямолинейные заявления, когда составлял отчет. В доступных нам источниках не содержится ответа на этот вопрос, хотя можно предположить и то, что Пайяр просто не хотел огорчать Кэ д`Орсе литвиновским цинизмом, а Литвинов не хотел давать в руки французам и англичанам каких-либо достоверных сведений о советской политике. С определенностью можно сказать лишь то, что после мюнхенского кризиса сложилось два взгляда на ситуацию в Европе и два разных политических подхода к тому, как с ней можно справиться. И только время покажет, какой из взглядов и какая политика окажутся правильными.
Глава ТРЕТЬЯ
«39-й год будет решающим»
Накануне нового года ни в Лондоне, ни в Париже, ни в Москве не могли быть уверенными в том, куда
