Очевидно, этим она сейчас и занималась.
Я сел.
Она слегка смущенно посмотрела на меня и попросила:
— Ты не мог бы сделать мне маленькое одолжение?
— Конечно.
— Наверное, у тебя есть какая-нибудь работа. Когда ты сидишь тут рядом… В общем, я предпочитаю делать это в одиночестве.
— Ладно, — сказал я. — Не буду тебе мешать, но прежде дам один совет.
— Какой?
— Не читай их. Рви, и все. Смело рви. Ведь если ты начнешь читать, то и к утру с ними не разделаешься.
— Обещаю, — ответила она. — Я позову тебя, как только кончу.
Я ушел в другую комнату, сел за машинку и стал отвечать на письма.
В эту минуту жизнь наша больше, чем когда-либо, напоминала вечный двигатель: я писал письма, а жена письма уничтожала — и все это под одной крышей.
Около двенадцати она позвала:
— Заходи!
Я вошел в гостиную.
Шляпная картонка совершенно опустела. А мусорный мешок наполнился до краев обрывками счастливой молодости.
— Ну, с этим покончено, — сказала жена.
— А это? — спросил я, заметив на столе большой желтый конверт.
— О, там иностранные марки. Я их отклеила. Для Бартье. Он собирает марки. — И, улыбнувшись, она добавила. — Может быть, тут найдется кое-что и для тебя.
Кивнув, я протянул руку к мусорному мешку. Но она чуть ли не торжественно объявила:
— Нет, я сама отнесу его на улицу.
И отнесла. А затем вернулась в комнату и, снова усевшись в кресло, сказала:
— Ну как же я рада, что отделалась наконец от этого груза.
Но, поскольку жена в театральной школе никогда не училась, я сразу догадался, что она сказала неправду.
Помощь
В восемь вечера, когда по телевизору закончился обзор новостей, раздался телефонный звонок. Я выключил звук, снял трубку и назвал свое имя.
— Это госпожа Де Йонг, — услышал я. — Вы меня не знаете. Но мне хотелось бы получить от вас кое-какие сведения.
Из трубки доносился теплый, звучный голос, четко произносивший каждое слово. Правда, возраст говорившей определить было трудно. Но звонила явно не молодая женщина.
— Меня интересует господин Дриссен. Вы ведь знаете его, не так ли?
Да, я знаю господина Дриссена (в действительности его, конечно, зовут совсем иначе) уже много лет. Это интеллигентный, немного застенчивый вдовец лет шестидесяти, довольно состоятельный, проживающий в прелестной квартире. Иногда он заходит ко мне в гости, предварительно осведомившись по телефону, не помешает ли он, и приносит тогда, как он говорит, «подарочки». Это смешные историйки, которые он видел или слышал. Большей частью очень хорошие, так как у него тонкое чувство юмора. Но иной — в таких случаях его голос срывается от волнения — он звонит и кричит в трубку: «Немедленно прячься! Сегодня ночью к тебе нагрянут эсэсовцы!» Это означает, что господин Дриссен снова в трансе. В войну ему здорово досталось. Погибшие давно похоронены или сожжены, но у войны есть и другие жертвы, которые до сих пор живы ходят вместе с нами по улицам. Дриссен — одна из них. Когда его мучают кошмары воспоминаний, он на какое-то время становится невменяемым.
— Да, я знаю господина Дриссена, — сказал я.
— Впервые я встретила его много лет назад, — пояснила госпожа Де Йонг. — У меня тогда было неважно с психикой. И я находилась на излечении в больнице. И выздоровела, так как силы воли у меня хватило. Господин Дриссен тоже лечился в этой больнице. Мы подружились. Он очень хороший человек, великодушный и добрый.
— Да, это правда, — подтвердил я.
Прошлым летом господин Дриссен встретил в Амстердаме, неподалеку от площади Дам, четырех молодых англичан. Разговорился с ними… Услышав, что ребятам негде ночевать, он дал им ключ от своей квартиры. Ведь англичанам нельзя не помочь, правда? Все-таки освободители! Парни въехали в квартиру и уже не впускали туда Дриссена. Пришлось ему поселиться в отеле. А через месяц, когда англичане уехали, квартира оказалась в ужасном состоянии. Паркетным полам отнюдь не на пользу, если на них разводят костры.
— Я бы очень хотела знать, где сейчас господин Дриссен, — сказала госпожа Де Йонг. — Дело в том, что он прислал мне из Амстердама открытку, в которой написал одно только слово: «Здравствуйте» — и свое имя. Он всегда так делает, когда попадает в беду. Это — просьба о помощи, и мне очень хочется ему помочь. Но его телефон не отвечает. Соседи не видели его уже несколько недель. В больницах его нет. Ни в Клинике Валерия, ни в Третьем корпусе. Где же он? Вы не видели его в последнее время? Ему нужна помощь.
— Последний раз я разговаривал с ним больше месяца назад, — ответил я. — Он позвонил тогда из полицейского участка, куда его доставили за то, что он пытался разбить тростью автомашину с немецким номером, стоявшую на улице Рокин. Но он звонил не по этому поводу. Об этом он упомянул вскользь. Прежде всего ему хотелось сообщить мне, что Государственный музей окружен немцами.
— Ах, он снова одержим манией преследования! — воскликнула госпожа Де Йонг. — Несчастный. Если бы я знала, где он теперь!
— А вдруг он опять объявится по телефону, — сказал я. — Тогда я спрошу, где он находится. Можно ли мне вам позвонить?
— Да, пожалуйста, — ответила она. И дала мне номер телефона, не амстердамский.
— Это ваш домашний телефон? — спросил я.
Чуть смутившись, она ответила:
— Да, более или менее… Это… — И она назвала большую лечебницу для душевнобольных, а потом добавила: — Только обязательно попросите, чтобы служитель тотчас же передал мне ваше сообщение, а то они нередко забывают это сделать.
Хелентье
В кафе было людно. Я сидел за столиком около окна. У стойки пил вино высокий мужчина с усталым, прорезанным морщинами лицом и седыми висками, одетый в элегантный костюм от хорошего портного. С рюмкой в руке он твердой походкой подошел и сел рядом. Затем посмотрел на меня затуманенным взором и сказал:
— Я пьян. Такого со мной никогда не было. Я не люблю вина. Спиртное делает меня болтливым. Впрочем, это неважно.
Он отпил глоток и с горькой усмешкой продолжал:
— Я столкнулся со странной проблемой… Короче говоря, влюбился.
Он посмотрел на меня, словно ожидая удара, но я ответил:
— Так это же прекрасно.
