загадывать наперед, я на собственной шкуре испытывал это десятки раз, да так ничему и не научился. Но этот печальный случай нисколько не повлиял на мою уверенность относительно того, что мы все равно будем на Полюсе, — вечерами, разбинтовывая ногу и морщась от боли, я ликовал и кричал внутренне: «Нет же черноты! Нет!».
Слава: «20 марта. 82°38′ с. ш. 95°44′ в. д. Прошли 11,5 км. До СП 822 км. Подъем в 6:40. Спальники насквозь сырые. Температура -38°. Ветер. Сегодня двигались с грузом за один прием. Ходка 30 минут, 6–8 минут отдых. На первом переходе пересекли зону молодого льда, шириной 300 метров. В середине колотые льдины, трещина. Началась подвижка. С востока слышен звук торошения, а тут просто смещение со скрипом. За Герой след сместился на 1,5 метра. Затем опять начались старые поля. Идти тяжеловато. Днем температура поднялась до -30°, а к вечеру снизилась до -46°. К концу дня сильно устал. Спальник как скорлупа, молнии замерзли. Оторвал собачку на внутреннем спальнике».
Каждый наш день был расписан по минутам. Сократили время на перекусы, обед, сон, и, тем не менее, было непросто держать взятый темп по десять часов чистого передвижения. При всей нашей оперативности по части умения шустро ставить палатку, моментально получать кипяток в автоклаве, пробегая мимо лыж, надевать их на бегу, больше десяти часов на работу не получалось. Мы экономили, выжимали из себя каждую минуту, что было похоже на «Формулу-1», но это только так казалось: задержавшись на десять минут с утренним выходом, приходилось наверстывать их за счет перекуров, что было само по себе жестоко. Общение наше значительно сократилось, мы просто не успевали разговаривать, ибо времени на это нашим жестким распорядком дня не было предусмотрено. Общению можно было бы уделить часть вечера, но, если после всех физических усилий на свежем воздухе у тебя только пять с половиной часов на сон, то ты не задумываясь, настырно лезешь в спальник. После 16 марта мы явно шли разным темпом. Славка рвал, демонстрируя большой запас сил, и после старта легко уходил вперед, я же первую треть перехода шел приплясывая, разгоняя и уговаривая свою ногу, а потом наддавал, но Славку уже догнать не мог. На перерыв приходил с опозданием, когда до его окончания оставалось всего несколько минут. Я обязан был выходить с перерыва вовремя. Мы договорились, что из-за моих опозданий мы не будем задерживать выход, просто я буду отдыхать меньше. Благодаря такому решению, мы не теряли времени и оставались в рамках придуманного нами графика, и это было главным, потому что даже пятиминутные опоздания в каждом переходе украли бы у нас за день полтора часа чистого ходового времени. На это никто из нас двоих не согласился бы, даже если бы были отморожены все четыре наши ноги.
Предыстория экспедиции, вселявшая уныние от необходимости сотрудничества с Антоном, закончилась благополучно. Моя встреча со Славкой сделала меня самым счастливым человеком, как будто меня вдруг выпустили из тюрьмы на волю. Наши дальнейшие взаимоотношения с ним не изменили моих счастливых ощущений. Пробираясь сквозь торосы, я радовался, что моя высокая жизненная мечта может осуществиться не в жестоком противостоянии моего спутника, не в постоянном душевном противоборстве с ним. Напротив, я увидел в Славке причину нашего согласия, причину нашего достижения Полюса. Он был ярким представителем людей, родившихся в период между 22 марта и 22 апреля. Его упорство и фанатическая преданность абстрактной идее были на этой трассе как нельзя кстати, они же сделали его выносливее. Славка обладал еще одной крайне важной особенностью — он был не скандальный. Тут срабатывал все тот же механизм овенской целесообразности — отбрасывалось все лишнее в движении к цели. Единственным недостатком, который стал проявляться к середине марта, была его нудность — так, Славка пытался перетянуть меня на знакомые ему по жизни критерии, схемы, оценки, в основном, по мелочам. Я же, счастливо прожив в этой жизни свои 50 лет, успел уверовать в свои мироощущения, методы, принципы, которые всегда приносили мне удачу, и, естественно, не собирался их менять. Славка все больше и больше входил во вкус делать нравоучения и уже не контролировал себя, умудряясь даже из моих нейтральных рассказов вылавливать мои слабые места и наваливаться на меня уже с этими вещдоками, обсасывая, обсуждая мои якобы отрицательные стороны. Это был единственный, с моей точки зрения, его недостаток, в остальном Славка оказался тем человеком, с которым мне здорово повезло. Я и сам, думаю, обладал большими недостатками, чем Славка. Например, мое полное пренебрежение к тому, чтобы определять содержимое баночек по их цвету. Мне понадобился весь март, пока я не усвоил, в какой из них находится сахар, в какой соль, специи и т. д., мне было проще спросить об этом у самого Славки. Я легко прощал его нападки, относя их к усталости и считая их мелочами по сравнению с тем основным делом, которое мы успешно продвигали.
На трассу до Полюса, раздираемые честолюбивыми амбициями, вышли два овна, максимально нацеленные на результат и, казалось, лишенные любого проявления дружбы, участия. Но это только так казалось. Пройдя несколько недель по холодной пустыне, мы оба не раз оказывались чем-то ранимы, и наши прямолинейные установки часто отползали на второй план, освобождая место дружескому теплу. В этом смысле, с каждым происходили одинаковые процессы, каждый невольно учил себя относиться хорошо к своему товарищу. Холод только ускорял этот процесс.
Арктика, между тем, постоянно меняет свой облик. Она ставит на вашем пути непроходимые торосы и вдруг, неожиданно дарит вам длинный и ровный переход. И временами мы даже не чувствуем своей слабости, когда тащим свои нарты и рюкзак через эти торосы и краем глаза видим все это сине-серое нагромождение. Некоторые поляны состоят из двух больших, упершихся друг в друга льдин, приподнявшихся когда-то и застывших в этом противоборстве, так что по первой льдине ты идешь в гору, напрягая все свои силы, а по второй можно съехать вниз, остерегаясь собственных санок. А если нарты все-таки наедут и собьют тебя с ног, то перед длинной тирадой возмущения нужно не забыть и выкрикнуть одно только слово: «Классика!», констатируя тем самым, что ты до сих пор в обойме основных понятий лыжного туризма. Вообще я вижу, что мы уже поднаторели в части быстрого прохождения торосов, во многом благодаря запомнившейся фразе из отчета Чукова: «Новичок идет медленно, топчется на месте перед любой кочкой». Спасибо Володе за эту фразу, после нее я больше всего боялся выглядеть как новичок, всегда стремился проходить сложные места стремительно и вскоре понял, что у меня это получается. Верхом профессионализма стали наши проходы через зоны сжатия на лыжах, не отстегивая нарт и не снимая рюкзака. Достаточно было двух-трех секунд на то, чтобы увидеть приемлемый проход в торосах и рвануть туда, отчаянно работая палками, успевая удачно переставлять лыжи в этом нагромождении глыб и в нужный момент наддавать корпусом вперед, да так, что тяжелые сани с грохотом неслись по верхушкам ледяных каменьев, ныряя и выныривая в своей немыслимой траектории. В конце такого прохода сани, как правило, летели вслед за тобой с последней глыбы на фирн, и тут надо было убегать от них. Такой проход мы называли «профессиональный проход в торосах» и, не афишируя, соревновались друг с другом за скорость и чистоту прохода. В особо сложных завалах мы делали подобные рывки, но только без лыж. Смотрелось это не менее красиво. Вообще, скрупулезное, по пятнадцать раз чтение отчетов Чукова было причиной удачной адаптации и успешного перехода по этой трассе. Мы тоже шли в любую погоду, и хотя, когда начиналась пурга, страшно хотелось поставить палатку и проспать целые сутки под ее колыбельную песню, — времени терять было нельзя. Хотя мы со Славкой были мобильнее и собирались быстрее больших групп Чукова, мы так же, как и он, спали по шесть-семь часов, а остальное время работали. Нам обоим было жалко потерять несколько минут без движения, если можно было идти. Мы всегда были рады тому, что по времени работаем больше Чукова. В этом была для нас основная гарантия того, что мы дойдем до Полюса. И, наконец, мы заставляли себя выполнять дневную норму переходов, хотя это всегда было самым тяжелым. Целый день мы медленно бредем по этому безмолвию, мимо тысячи и тысячи торосов. Уже не оглядываюсь назад, опасаясь белого медведя. На это нужны дополнительные силы, обычно требовалась остановка — быстрым взглядом медведя в торосах не увидишь. Но с каждым днем мы все меньше и меньше оборачивались назад.
Слава: «21 марта. Утром -46°. 82°45′ с. ш. 95°38′ в. д. Безветрие. До обеда 8 переходов. Шел тяжело, примерно после второго перехода начинает болеть связка на правой ноге. В обед возился с примусами. В ужин опять возился с примусами, в один из них поставил „28“ жиклер для солярки. Стал работать мощнее, но все равно забивается. Сегодня сломал второй носок у своего „Бескида“. Перекинул крепление на „манюню“. За день настроение в группе меняется радикально, от прекрасного до перепалок».
В конце марта мы перешли на часовые переходы, проходили уже по десять переходов в день. Перерывы оставили теми же — по десять минут. Скорее всего, это произошло не только из-за облегчения наших нарт, но и из-за все той же овенской ненасытности и желания бросить на весы козырного туза, чтобы
