Задав мне ряд вопросов биографического порядка, он спросил, нет ли у меня родственников или друзей, которые арестованы. Я ответил, что не знаю, так как не держу никакой связи со своими многочисленными родственниками Что же касается близких родственников — матери и сестры, то они живут в настоящее время в деревне в Угодско-Заводском районе И работают в колхозе в деревне Стрелковка. Из знакомых и «друзей много арестованных. Голиков спросил:
— Кто именно? Я ответил:
— Хорошо знал арестованного Уборевича, комкора Сердича, комкора Вайнера, комкора Ковтюха, комкора Кутякова, комкора Косогова, комдива Бориса Верховского, комкора Грибова, комкора Рокоссовского.
— А с кем из них вы дружили? — спросил Голиков.
— Дружил с Рокоссовским и Данилой Сердичем С Рокоссовским учился в одной группе на Курсах усовершенствования командного состава кавалерии в Ленинграде и совместно работал в 7-й Самарской кавдивизии. Дружил с комкором Косоговым и комдивом Верховским при совместной работе в инспекции кавалерии. Я считал этих людей патриотами нашей Родины и честнейшими коммунистами, — ответил я.
— А сейчас вы о них такого же мнения? — глядя на меня в упор, спросил Голиков.
— Да, и сейчас.
Голиков резко встал с кресла и, побагровев, грубо сказал-
— А не опасно ли будущему комкору восхвалять врагов народа?
Я ответил, что не знаю, за что их арестовали, но думаю, что произошла какая-то ошибка Я почувствовал, что Голиков настроился по отношению ко мне на недоброжелательный тон, видимо, он не был удовлетворен моими ответами. Порывшись в своей объемистой папке, он достал бумагу и минут пять ее читал, а потом сказал.
— Вот в донесении комиссара 3-го конного корпуса Юнга сообщается, что вы бываете до грубости резким в обращении с подчиненными, командирами и политработниками и что иногда недооцениваете роль и значение политических работников Верно ли это?
— Верно, но не так, как вам пишет Юнг, — ответил я — Я бываю резок не со всеми, а только с теми, кто халатно относится к выполнению порученного ему дела и безответственно несет свой долг службы. Что касается роли и значения политработников, то я не ценю тех, кто формально выполняет свой партийный долг, не работает над собой и не помогает командирам в решении учебно-воспитательных задач; тех, кто занимается критиканством требовательных командиров, занимается демагогией там, где надо проявить большевистскую твердость и настойчивость.
— Есть сведения, что без вашего ведома ваша жена крестила в церкви у попа вашу вторую дочь Эллу. Верно ли это? — продолжал Голиков.
Я ответил:
— Это очень неумная выдумка Поражаюсь, как мог Юнг, будучи неглупым человеком, сообщить такую чушь, тем более что он, прежде чем писать, должен был бы произвести расследование.
Дальнейший разговор был прерван приходом в вагон исполняющего должность командующего войсками Округа Мулина. Раньше я никогда не встречался с Мулииым, но слышал о нем немало хорошего. После предварительного короткого разговора Мулин сказал:
— Военный совет округа думает назначить вас на должность командира 3-го конного корпуса. Как вы лично относитесь к этому предложению?
Я ответил:
— Готов выполнять любую работу, которая мне будет поручена.
— Ну вот и отлично, — сказал Мулин.
Член Военного совета Голиков молча протянул Мулину донесение комиссара 3-го конного корпуса Юнга, отдельные места которого были подчеркнуты красным карандашом.
Мулин прочитал это донесение и, немного подумав, сказал:
— Надо пригласить Юнга и поговорить с ним. Я думаю, что здесь много наносного. Голиков молчал.
— Езжайте в дивизию и работайте Я свое мнение сообщу в Москву. Думаю, что вам скоро придется принять 3-й корпус.
Распростившись, я уехал в дивизию и принялся за работу.
Прошло не менее месяца после встречи и разговора с Голиковым и Мулиным, а решение из Москвы все не поступало. Я считал, что Ф. И. Голиков, видимо, сообщил обо мне в Москву свое отрицательное мнение, которое у него сформировалось на основе лживого донесения Юнга. Откровенно говоря, я отчасти даже был доволен тем, что не получил назначения на высшую должность, так как тогда шла какая-то особо активная охота на высших работников со стороны органов государственной безопасности. Не успеют выдвинуть на высшую должность, глядишь, а он уже взят под арест как «враг народа» и пропал, бедняга, в подвалах НКВД. С другой стороны, дела в 4-й кавалерийской дивизии шли по-прежнему хорошо, и я радовался за дивизию.
Однако вскоре все же был получен приказ наркома обороны о назначении меня командиром 3-го конного корпуса…
Через две недели мне удалось детально ознакомиться с состоянием дел во всех частях корпуса, и, к сожалению, должен был признать, что в большинстве частей корпуса в связи с арестами резко упала боевая и политическая работа командного состава, понизилась его требовательность к личному составу, а как следствие понизилась дисциплина и вся служба. В ряде случаев демагоги подняли голову и пытались терроризировать требовательных командиров, пришивая им ярлыки «вражеского подхода» к воспитанию личного состава…
Пришлось резко вмешаться, кое-кого решительно одернуть и поставить вопрос так, как этого требовали интересы дела. Правда, при этом лично мною была в ряде случаев допущена повышенная резкость, чем немедленно воспользовались некоторые беспринципные работники дивизии. На другой же день на меня посылались донесения в округ с жалобами Голикову — члену Военсовета, письма в органы госбезопасности «о вражеском воспитании кадров» со стороны командира 3-го конного корпуса Жукова Г. К. и т. п.
Вскоре после принятия корпуса мне позвонил командир 27-й кавалерийской дивизии Белокосков Василий Евлампиевич и сообщил, что в его частях резко упала дисциплина. Спрашиваю:
— А что делает лично командир дивизии Белокосков?
Он ответил, что командира дивизии сегодня вечером разбирают в парторганизации, а завтра наверняка посадят в тюрьму. По телефонному разговору я понял, что Василий Евлампиевич Белокосков серьезно встревожен, если не сказать больше. Подумав, я ему сказал:
— Сейчас же выезжаю к вам в дивизию. Через два часа буду.
В штабе дивизии меня встретил В. Е. Белокосков. Я поразился его внешнему виду. Он был чрезмерно бледен, под глазами залегли темные впадины, губы нервно подергивались после каждой фразы. Я спросил:
— Василий Евлампиевич, что с вами? Я ведь вас хорошо знаю по 7 и Самарской кавдивизии, где вы отлично работали, были уважаемы всей парторганизацией, а теперь вас просто не узнать. В чем дело?
— Идемте, товарищ командир корпуса, на партсобрание, — ответил он, — там сегодня меня будут исключать из партии, а что будет дальше — мне все равно. Я уже приготовил узелок с бельем.
Началось партсобрание. Повестка дня: персональное дело коммуниста Белокоскова Василия Евлампиевича. Докладывал секретарь дивизионной парткомиссии Суть дела: коммунист Белокосков был в близких отношениях с врагами народа Сердичем, Рокоссовским Уборевичем и так далее, а потому он не может пользоваться доверием партии. Кроме того, Белокосков недостаточно чутко относится к командирам, политработникам, слишком требователен по службе. Обсуждение заняло около трех часов. Никто в защиту Белокоскова не сказал ни единого слова. Дело явно шло к исключению его из партии. Исполняющий должность комиссара корпуса Новиков по существу поддержал выступавших и сделал вывод, что Белокосков не оправдал звание члена партии.
Я попросил слова и выступил довольно резко. Я сказал:
— Давно знаю Белокоскова как примерного члена партии, чуткого товарища, прекрасного командира. Что касается его связей с Уборевичем, Сердичем, Рокоссовским и другими, то эти связи были чисто служебными, а кроме того, пока еще неизвестно, за что они арестованы, Сердич и Рокоссовский. А так как никому из нас не известна причина ареста, зачем же мы будем забегать вперед соответствующих органов,
