— Вот фантазер! А рядом с инженером не видел
конструктора Сергея Удальцова? Ведь они вместе привезли на завод чертежи электрических Хлопкоуборочных машин.
— Об этом я умалчиваю. Сережино лицо расплылось в веселой улыбке. — Конструктор Удальцов не любит хвастаться. — Он присел возле перевернутой вверх колесами вагонетки и тихо проговорил: Нет, правда, Ашир, бывает, закрою глаза, и новый Ашхабад передо мной, как в кино, огромный, красивый, в зелени садов. Завод наш самый лучший в городе. Вот и сейчас… вижу, все вижу…
Голос у Сережи стал глухим и вялым. Он закрыл глаза и уже не смог поднять веки. Расслабленная рука с крапинками веснушек на кисти упала с колена на землю.
«Пусть отдохнет, устал очень… Хороший он — Сережа». — Ашир поудобнее уложил ему руку и отошел.
Ом вернулся в литейную, опустился на ящик возле двери и, чувствуя во всем теле сладкую истому, тоже уронил на колени голову и не заметил, как задремал.
Проснулся Ашир от тишины. Огонь в печи погас, из форсунки валил дым. Ашир вскочил на ноги и, испуганно вращая глазами, растолкал спящего тут же на земле вагранщика.
— Вставай, быстро вставай!
Вагранщик стремительно бросился к форсунке и попытался снова разжечь огонь. Ничего не получилось — форсунка не работала.
Прибежал из палатки главный инженер, придерживая рукой повязку на голове.
— Что случилось?
— Да вот с подачей горючего что-то. Ни на шаг не отходил от печи, — смущенно объяснял вагранщик, засучивая рукава выше локтей.
— Не оправдываться, а исправлять надо! — сердито проговорил Орловский. — Дайте-ка инструмент.
Подошел Максим Зубенко. Он с хрустом в костях расправил плечи, осмотрел вентилятор, бак с нефтью, форсунку и горячо взялся помогать главному инженеру.
Пока возились с ремонтом, взошло солнце.
— Не одно — так другое! — негодовал Орловский. — Чорт знает что получается!
Однако, когда в цех пришли директор и Чарыев, Олег Михайлович заговорил спокойно и даже с оттенком гордости:
— Плавку дадим через несколько часов. Литейщики от усталости с ног падают, но из цеха не уходят…
Первая плавка
В тот день до Ашира дошла тревожная весть. В такой день, когда так хотелось прыгать и петь от радости, — ведь литейный цех выдавал после землетрясения первую плавку!
— …В бакинском госпитале умерла наша работница, — случайно уловил он из разговора Чарыева с директором.
«Светлана умерла!» — почему-то сразу же подумал Ашир. Он отозвал в сторону Чарыева и спросил:
— Вы про Светлану Терехову говорили?..
Чарыев ответил, стараясь не смотреть ему в глаза:
— Пока точно не известно, кто умер. Узнаю— скажу. Думаю, что не Светлана… Иди работай. Литье должно быть сегодня удачное.
«Неужели парторг нарочно скрывает от меня? — думал Ашир. — Не хочет расстраивать в такой день. Нет, он не станет обманывать! Может быть, не она…»
К началу литья пришел Николай Коноплев. По лицу Ашира он догадался, что с ним происходит что-то неладное, и взял его за руку.
— Что с тобой? Вид у тебя такой, будто ты заболел.
Надеясь у комсорга узнать правду, Ашир в свою очередь спросил:
— Кто умер в госпитале?
Но и Коноплев не сказал ничего определенного:
— Не знаю, но почему-то верю, что не она. По-моему, Светлана должна не сегодня-завтра приехать.
— А я и верю, и не верю, — признался Ашир.
Николай хотел итти, но последние слова Ашира его остановили. Он посмотрел ему в глаза и сказал тихо, только для него одного:
— Любишь?..
Ашир быстро взглянул на Николая и опустил голову.
— А ты знаешь, что такое любовь? — продолжал Николай.
Всего ожидал сейчас Ашир от Николая, но только не такого разговора. Ведь он о любви даже со Светланой ни разу еще не говорил. Что ответить? Он посмотрел по сторонам и тяжело вздохнул.
— Не знаешь? — еще тише спросил Николай.
— Меджнун умер от любви к Лейл и, — проговорил Ашир, не глядя на Николая.
— Любовь, от которой умирают, — не любовь. В такую любовь я не верю… По-моему, когда любишь, то становишься сильнее, как никогда веришь в жизнь, в счастье…
— А как же Меджиун?
— Какая у него была любовь? Отрава!
Как ни тяжело было Аширу, он засмеялся:
— И правда, как отрава!
— Если любишь, то верь в лучшее, и Светлана вернётся. — Николай запустил Аширу в волосы пятерню, взлохматил его, а потом слегка подтолкнул: — Иди работай, Меджнун! Все будет хорошо!
По цеху прошла волна горячего воздуха, хлынувшего из черного погреба сушильной печи.
«Надо держаться, весь коллектив завода смотрит сейчас на литейщиков…»
И Ашир крепился, в работе черпая силы.
В новом цехе было просторно и как-то непривычно. Пахло сырой глиной. От оконных рам, досок и балок несло терпким запахом смолы.
С главным инженером работали только те, без кого нельзя было обойтись при литье. Остальные рабочие заканчивали отделку модельной и устанавливали мостовой, кран. Но всех волновала первая плавка. Не только литейщики — приходили рабочие и из других цехов, чтобы узнать, как идет дело.
Шихту загружали по рецепту, составленному в ночь перед землетрясением.
— Приготовиться к литью! — Эти обычные слова, сказанные главным инженером, прозвучали громко и торжественно. Давно литейщики не слышали их.
Олег Михайлович был бледен, но держался спокойно. Пламя в печи металось и гудело, за стеклышком смотрового оконца лениво шевелился расплавленный металл. Ашир не спускал глаз с главного инженера.
Колючим холодком в сердце закралось сомнение: а вдруг литье опять не заладится и цилиндр не выдержит испытания? И, словно в ответ на эти мысли, до него донеслись слова Чарыева:
— Сегодня литье должно быть наславу.
«Отольем наславу, товарищ парторг!» — подтвердил про себя Ашир.
— Ковш! — не громко, но требовательно произнес Олег Михайлович. В его движениях, во всей его собранной фугуре чувствовались напряжение и упорство. — Начинаем.
Орловский не слышал своего голоса и только по лицам литейщиков, по их четким, уверенным действиям догадывался, что его понимают. Он взял в руки ломик и сам пробил лётку. Жидкий чугун выполз из отверстия, упал тяжелой каплей, потом побежал по желобку и через несколько минут заполнил ковш. Огненную массу стали разливать по формам. Первой залили форму цилиндра нефтяного двигателя.
