зверобоев, думаю. Но, – прибавил тихо, – смотреть за ними зорко. Оружие уложите на дне ялбота и каким- нибудь тряпьем прикройте. Чтобы жителей задобрить и к себе расположить, возьмите мягкой рухляди, песцов и соболей, но кому попало не раздавайте, а как завидите начальника или какого главного вельможу, – по важности лица или же по платью, – ему ту рухлядь и представьте. Растает, надо думать, словно масло. У них же взамен просите воду, зерно и мясо, а также лес для починок корабельных. Все уразумели? Ну а ежели почуете опасность, палите изо всех оружий ваших и назад плывите. Мы же с борта пушками поддержим.
Хрущов, напыщенный и гордый от сознания важности миссии своей, спросил у адмирала:
– А чьей страны, сказать, мы люди? Не назваться ли голландцами?
– Ежели б поспели вышить флаг голландский, то можно б было, а теперь вы подданные аглицкой земли. Ты, Петр Лексеич, знаю, по-аглицкому разумеешь, вот и представишься.
– Ну, агличаны так агличаны, мне все одно, – охотно согласился бывший капитан. – Был бы я помельче да покосоглазей, япошкой представиться бы мог, да вот не вышел ихней статью. Ладно, – обнял он за плечи шведа, с которым давно уж помирился за штофом водки, – пойдем, мой друг Винблан, поглядим, что за край оная Япония. По нраву придется – ей-ей заделаюсь японцем всамделишным!
Мушкетоны и пистолеты зарядили тщательно, уложили их на дне ялбота, накрыли парусиной, шлюпку спустили на воду, и десять охочих до плаванья стрелков умелых из числа артельщиков по трапу вниз спустились. Тюк с мехами передали им уж явно, с демонстрацией, думая, что с берега его заметят, догадаются – товар. Наконец уселись в шлюпке и офицеры расфранченные. Мужики ударили по гладкой голубой воде березовыми веслами, и ялбот поплыл.
Галиот стоял в версте от берега. Столпившиеся у борта мужики и офицеры, затаив дыхание и прикрыв ладошками глаза от ярких солнечных лучей, следили за тем, как приближался их ялбот к чужой земле. Люди на берегу, которых собралось с полсотни уж, поуспокоились, похоже, руками, как прежде, не размахивали, а поджидали иностранцев.
– Ну, слава Богу, причалили! – с облегчением вздохнул кто-то из стоявших у борта.
– Выходють, выходють, глядите! – заметил другой.
– Да нет, сидят еще. Япошки подбежали к ним. Вижу, как будто не пускают на берег наших, за руки хватают, в груди тычут!
– Да что ты!
– Ей-Богу, не пускают! – подтвердил глазастый Ванька Рюмин. – А ну-ка, у адмирала попытаем – у него труба подзорная. Гей, ваша милость, чего там видно? Али не пускают нас узкоглазики на берег свой?
Беньёвский, бледный от волнения, кусавший губы, не отрываясь смотрел в трубу и ответил на вопрос не сразу:
– Да, да, не пускают! Сволочь желтая! Но господин Хрущов все-таки на берег вышел, доказывает что- то, руками машет. У-у, басурманы! – и крикнул канонирам, Панову и Батурину: – Орудия готовы? Рукой махну – палите ядрами поверх голов! Мы их проучим, неучтивцев!
– Да уж поучи ты их, неласковых! – плаксиво попросила Агафья Бочарова, а Беньёвский все смотрел в трубу.
– Петр Алексеевич тюк с мягкой рухлядью из ялбота вынул, потрошит. Одному дает песца, другому. О, сие весьма разумно! Вот, черт, всем-то не давай, не напасешься на всех мехов-то!
– Ну а что японцы? – осторожно поинтересовался Михайло Перевалов.
– Берут, берут. На себя примеривают, за пазухи суют и уж поклоны бьют дипломату нашему.
– Еще бы! – хмыкнул Волынкин Гриша. – Кто ж от дармовой подачки-то откажется да кланяться не будет. Кланяться нехитро, не переломится спина.
Стоявшие на галиоте разглядели, что Хрущова, то ли обнимая, то ли почтительно поддерживая, повели в сторону низких беленьких домиков, обнесенных невысокой стеной-забором.
– Куда ж повели его, ребята? – удивленно воскликнул кто-то. – И зачем он товарищей своих в лодке оставил?
– Известно куда, – смекнул Тимошка-артельщик, – угащивать, должно! Ежели б на пытку, то Петр Лексеич таких вавилонов ногами бы не вытанцовывал!
Хрущова не было видно около получаса. Беньёвский бегал по палубе сам не свой, едва удержался, видели, чтоб не вырвать из рук Батурина дымящийся пальник да не опорожнить ствол медной трехфунтовой пушки, нацеленной на берег. В это время десять отправленных с дипломатами стрелков-гребцов сидели в шлюпке, а Винблан прохаживался рядом. Но вот все увидели возвращающегося Хрущова, направлявшегося к берегу в сопровождении разноцветной толпы туземцев. Самые зоркоглазые разглядели, что шел он походкой не слишком твердой, обняв двух низеньких японцев, едва лишь достигавших его плеч.
– Ай да молодец, Петр Алексеич! – загоготали мужики. – Что ему законы японские – шумницы*[пьяницы] по своим законам живут!
– Да, славно наугощали узкоглазики посланца нашего!
Беньёвский, довольный удачным исходом миссии, тоже улыбнулся. Он видел, как Хрущов, сопровождаемый толпой японцев, добрался до ялбота, как два туземца перенесли его через сажень воды, в то время как гребцы взялись за весла. Человек двадцать японцев, столкнув в воду длинные узкие лодки свои, взялись сопровождать ялбот до галиота.
– Детушки, глядите! – воскликнул Беньёвский, показывая трубою на кортеж. – Как не ликовать, видя столь изрядную встречу посланца нашего! Говорю вам, так и везде встречать вас станут! Вельми гостеприимны и сердечны все жители заморские! Здеся вам не российские порядки тиранские!
И мужики ликовали:
– Ну а говорили, что душегубцы япошки, изверги!
– А я вам, дурням, говорил, – горячился Гундосый Федька, – врет все Устюжинов Ивашка – научен господами врать нам всяко!
