– Иван, – дружески потрепал он плечо юноши, заглянуть в глаза хотел, но не получилось, – скажи, а ты меня тож Вельзевулом считаешь?
Ваня со дня жестокого десанта на Формозу к адмиралу не подходил и словно не замечал его. И сейчас к Беньёвскому головы не поворотил, движением решительным плечо свое освободил, но не отмолчался:
– Зачем вам интересно мнение мое? Тогда, когда для избиения мужиков посылал, не много стоило оно. Так чего ж теперь в цене взросло? – Но ровный, спокойный тон свой не долго выдерживал Иван – гневно задрожали губы, с которых сорвалось: – Ты, господин Беньёвский, не токмо Вельзевул, но зверь, до крови человечьей вельми охочий, кто под овечьей шкурой клыки и когти свои скрывает! Злоба твоя черней Каиновой! Перевертень ты! Знать тебя не желаю! Сколь мерзок ты мне! Уйди отсель!
Мужики, стоявшие поодаль, раскрыли рты от изумления. Все со страхом ждали, что дело кровью сейчас закончится, но адмирал вдруг как-то виновато сжался, сморщился лицом, задвигал своими тонкими губами, но эти губы тотчас сложились в дьявольскую улыбку.
– Быть может, ты и прав во многом. Но гнать тебе меня не следует. К своим ты уж не вернешься, Ваня. Мой ты, и дорога у тебя одна...
– Куда ж? – не смог сдержать вопрос Иван.
Беньёвский усмехнулся и в сторону порта головой мотнул:
– А вот туда! – и, улыбаясь, прочь пошел.
Мужиков в платье новое обрядили быстрехонько. Купец Казаринов и добрые суконные штаны в своем лабазе хранил, и рубахи камчатые, и сапоги смазные, телятиновые. Еще велел «венгерцам» адмирал волосы и бороды хорошенько гребешками расчесать, которыми снабдили их из казенного припаса тож.
Поплыли на ялботе к порту восемнадцать человек: Петр Хрущов, Степанов Ипполит, Мейдер, штурманский ученик Филиппка Зябликов, Волынкин Гриша, капрал Михайло Перевалов, сконфуженный невольным ругательством своим, Григорий Кузнецов, Алексей Савельев, Суета Игнат и восемь подчиненных ему артельщиков. За главного отправился сам адмирал. Гребли и в сторону берега головы крутили с интересом.
Располагался Макао на узком, длинном полуострове, холмистом, зеленью густо затканном. Портом, определили сразу, был Макао немалым – в гавани и на причале у самой набережной покачивалось на небольшой волне множество судов: английских, испанских, португальских и голландских. Большие корабли, купеческие, на много ластов*[Ласт – мера веса сыпучих продуктов, к примеру, зерна. Ласт равен 12 четвертям (около 100 кг).] груза. Тут же сновали и малые суда – джонки, фелюги, бусы*[Бус – небольшое парусное судно.]. К набережной стали подплывать, увидели, как кипел причал работой. С кораблей по сходням вереницей спускались люди, сгибаясь под тяжелым грузом, по каткам катили с кораблей на берег и с берега на корабли немалого размера бочки. Набережная орала, скрипела, пищала, стучала, ревела звуками погрузки, голосами людей, животных. Такого столпотворенья не видали мужики ни разу в жизни. «Ну, Вавилон! Истинный Вавилон!» – думали они с полуиспугом-полувосхищеньем. Причалили, на берег вышли, сгрудились вокруг господ и в сторону – ни шагу. Сам предводитель, видно, полным невниманьем толпы портовой к своей персоне немало обескуражен был, оттого что никто и глазом не повел, не отвлекся от дел своих, когда ступили на причал прибывшие. Так и стояли несколько минут, не зная, что дальше делать.
Вдруг замешательство какое-то произошло, кишащий человечий муравейник зашевелился еще быстрее, люди забегали, засуетились, закричали еще громче. Было видно, что расступались, кому-то освобождая путь. Китайцы-грузчики с длинными косицами, усатые и с жидкими бородками, заметались по причалу, словно ища укрытия. И вот узрели мужики процессию, что двигалась по набережной. Два высокорослых негра с увесистыми палками в руках шли впереди паланкина белого, сверкающего на солнце переливами шелковой материи. Несом был паланкин тоже неграми, блестящими от пота, скалившими для устрашения, должно быть, огромные белые зубы. Впереди идущие телохранители палками охаживали ротозеев, не успевших увернуться, уступить дорогу. Но вот из складок полога, что закрывал персону, в паланкине едущего, рука с колокольчиком просунулась – три раза прозвонила, и негры остановились мигом, осторожно паланкин поставили на землю и сложили руки на груди. У одного из слуг вдруг оказался зонтик, пространный, с бахромой, по краю пущенной, у другого – опахало из белоснежных страусиных перьев, густых, тяжелых. Отдернули с подобострастием белоснежный полог паланкина, и из черного его нутра нога явилась полная в сандалии, и неторопливо выбрался потом отменно сложенный мужчина, загорелый и коротко остриженный. Обряжен был он в одеянье белое, просторное, без рукавов, опоясанное узким ремешком из золоченой кожи, колени едва прикрывавшее, – бабий балахон какой-то. С радушным снисхождением, написанным на красивом, мужественном лице, приветствовал он склонившуюся перед ним толпу, подняв руку правую, загремевшую браслетами, что украшали ее запястье. Он милостиво улыбался, блестя моржовой костью прекрасно сохранившихся зубов.
Беньёвский смотрел на вельможу пристально, потом заулыбался тоже, словно узнав его, шагнул вперед, но подойти к нему не просто было – просителей с десяток, в основном китайцы, отталкивая один другого, кинулись к человеку в белом одеянии, на колени бросились, хватали за полы одежды, протягивали скрученные в трубочку листы и о чем-то молили вельможу. Листы их складывал в корзинку один из негров, в то время как другой телохранитель охаживал просителей бамбуковой палкой. Беньёвский подошел поближе и стоял безмолвно, только улыбался. Наконец их взгляды встретились. Красивое, властное лицо вельможи чуть дрогнуло, густые брови поднялись, а рот расползся в радостной улыбке:
– Digitus dei est hic!*[Это перст Божий! (
– Я знал, что приснюсь тебе, Фернандо, – не трогаясь с места, с улыбкой сказал Беньёвский, – но не знал, что повстречаю тебя в столь гадком месте.
– Мориц, ты по-прежнему ядовит, как отвар болиголова, но я все же рад тебя видеть, подойди ко мне! – и, видя, что приблизиться Беньёвскому мешают распластанные на земле просители, властно прокричал: – Да прогоните вы отсюда эту сволочь!
Замелькали палки, с треском опускаясь на спины и головы несчастных просителей, которые, прикрываясь от ударов руками, с криками бросились в разные стороны. Путь был свободен, но тот, кого Беньёвский назвал Фернандо, с места не сошел – приблизился к вельможе адмирал, а мужики следили за всем происходящим с немалым изумленьем.
Они обнялись совсем по-приятельски и даже на мгновенье прижались щекой к щеке. Освободившись от объятий и поправляя браслеты, Фернандо стал спрашивать:
– Ну, какие ветры занесли тебя в место это гадкое, как выразился ты сам?
