— Ростовщиком! — Мистер Малберри так глубоко воткнул нож в кусок говядины, что ручка осталась торчать абсолютно вертикально.
Кэролайн выглядела так, словно он проткнул ножом живую плоть.
— Самая грязная профессия, не так ли? — усмехнулся Малберри. — Во всяком случае, так полагают денди и аристократы мужского и женского пола, которые постоянно занимают деньги, но никогда не признаются, что находятся в долгу и кому должны. Верно, Дик?
— Так я слышал вчера в клубе «Уайте». Но Фрэнк...
— Ай-ай-ай! Какой скандал!
— Мистер Малберри! — негромко, но властно вмешалась Кэролайн. Ее белые точеные пальцы лежали на лакированном красном дереве. Черты лица девушки приняли прежнее, холодно-надменное выражение. — Ваше предположение, сэр, настолько нелепо, что вам лучше нигде его не повторять, чтобы не нарваться на неприятности.
Преподобный Хорас впервые посмотрел ей в глаза.
— А я боюсь, миледи, — возразил он, — что мистер Малберри говорит чистую правду.
— Вы так считаете, мистер Коттон?
— Да, миледи. Потому что я это знаю. — Завершив скромный завтрак, состоящий из говядины, окорока и эля, священник поднялся. — Так трудно, — продолжал он удрученным голосом, который отозвался в ушах Даруэнта эхом ньюгейтских коридоров, — понять, в чем же Божья воля и собственный долг. Помните, лорд Даруэнт, что я сказал вам, когда вы впервые поведали мне вашу историю?
— Вспомнил только сейчас, падре. Ваши слова отдавали могильным холодом. «Другие люди тоже видели вашу призрачную карету, — сказали вы. — И даже ездили в ней».
Капля дождя ударила в окно.
— А что еще я говорил, милорд?
— Дайте подумать... Вы сказали, что живете среди греха и преступлений в Ньюгейте, где даже бедняга, попавший в тюрьму за долги, стучит чашкой о дверь, выпрашивая милостыню... — Даруэнт оборвал фразу. — За долги! — пробормотал он.
— Вот именно! Лорд Франсис Орфорд отправлял своих должников, знатных и нет, в Ньюгейт или Флит[72]. Все они были рыбой в его сетях.
— Право, мистер Коттон! — поднявшись, воскликнула Кэролайн. — Неужели вы думаете, что Фрэнк, будь он таким, каким вы его описываете, осмелился бы показываться в обществе? Что он не превратился бы в презираемого изгоя, если бы его друзья об этом знали?
— Они не знали, миледи.
— Не знали, сэр?
— Это было причиной тайны — черной шелковой маски, которую он надевал, встречаясь с клиентами, фальшивого имени и подписи, которые он использовал, и даже фальшивых зубов, снимаемых, чтобы изменить голос.
Хотя сейчас на преподобном Хорасе не было черной мантии и воротника с белыми полосками, их легко можно было себе представить, когда он выпятил грудь.
— Наша англиканская церковь, которую простонародье предпочитает именовать Высокой церковью, не предписывает хранить тайну исповеди. Но мог бы я обмануть доверие заключенного? Никогда, если только речь не идет о жизни и смерти. Но когда лорд Даруэнт рассказывал мне свою историю...
— Вам показалось, что речь идет именно об этом? — живо заинтересовалась Кэролайн.
Священник кивнул.
— Сведения о лорде Франсисе Орфорде, — продолжал он, — я получил от его должника, чье имя мне незачем называть. Но он знал подлинное имя ростовщика и все его уловки. И тогда я начал верить истории лорда Даруэнта...
Даруэнт ударил кулаком по спинке стула:
— Я рассказал вам, падре, о комнате, которая за ночь покрылась пылью и паутиной двухлетней давности! И вы сочли меня безумным.
Пастор склонил голову и развел руками.
— На какое-то время. Да простит меня Бог! Но потом, кто знает почему, я почувствовал, что вы не виновны. Я поспешил к шерифу в надежде — как мне казалось, тщетной — на отсрочку приговора. Приказ об отсрочке уже прибыл, так что мне не пришлось ничего говорить. Но теперь...
— Теперь, мистер Коттон, — прервала его Кэролайн, чье высокомерие сменилось недоумением, — вы говорите загадками!
— Загадками, миледи?
— Вот именно. Рассказываете какую-то чушь о комнате, заросшей за ночь паутиной, нападаете на бедного Фрэнка и Кинсмиров. Как, по-вашему, могла появиться такая комната?
— Этого я не знаю, миледи. Но могу догадаться о причине.
— Попытайтесь!
Преподобный Хорас задумался.
— По-видимому, лорд Франсис принял меры против возможности разоблачения. Допустим, кто-то из его друзей разгадал маскировку и узнал подлинную личность ростовщика...
— Верно, падре! — радостно воскликнул Даруэнт.
Кэролайн резко повернулась к нему, но не забыла о своем формальном стиле обращения на публике.
— Милорд! — запротестовала она.
— Я знал Фрэнка. — Перед мысленным взором Даруэнта предстало мертвое лицо. — Знал его проклятое высокомерие. Предположим, кто-то угрожал разоблачить его перед друзьями. «Вот как? — сказал бы Фрэнк. — Значит, я одолжил вам такую-то сумму в таком-то месте и в такое-то время? Давайте взглянем на это место, и, если оно окажется не таким, молчите или получите вызов».
— И простофиля увидел бы нежилую комнату, заросшую паутиной! — воскликнул преподобный Хорас. — Его история прозвучала бы...
— Так же, как моя история прозвучала для вас, падре, — закончил за него Даруэнт. — Это был трюк! Но каким образом его проделали?
— Какой еще трюк? — возмутилась Кэролайн. — Ни один человек благородного происхождения не унизился бы до такого!
— Понимаете, падре, насколько обезопасил себя Фрэнк? — сухо заметил Даруэнт. — Моя жена не может сомневаться в ваших словах, но она все еще не в состоянии этому поверить. Так как же это удалось осуществить?
Разговор прервал хриплый пьяный смешок.
Так как в чаше еще оставалось больше кварты эля, мистер Малберри просто поднес ее к губам и мигом осушил. Стоя с пустой чашей в руке, он смотрел на остальных мутным взглядом, но сохраняя достоинство, которым был наполнен не меньше, чем элем.
— Ба! — воскликнул адвокат. — Я слышу детский лепет!
Даруэнт повернулся:
— Вы знаете, как был исполнен трюк?
— Конечно! Разве я не говорил, что знаю?
— Меня привели в какую-то другую комнату в том же доме?
Взгляд мистера Малберри стал хитрым.
— Нет, — ответил он.
— Но пыль и паутина были настоящими, скопившимися за долгое время?
— Да.
— Тогда каким же образом...
— А этого я вам не скажу, — заявил мистер Малберри, со стуком ставя чашу на стеклянную подставку.
— Сэр, вы не в себе! — воскликнул преподобный Хорас Коттон.
— Я не скажу вам, — продолжал мистер Малберри, игнорируя замечание, — по двум причинам. Во- первых, Дик, потому, что вы сами должны были увидеть это так же ясно, как доказательства в виде сапог с
