Во все времена было нетрудно определить агентов нашей тайной полиции – галоши, которые они носили в любую погоду, стали объектом всеобщих шуток. По сведениям «разведчиков», в Александрийском театре собирались прервать спектакль, чтобы актеры могли со сцены обратиться к зрителям.
Весь день прошел в волнении, устроили импровизированный обед, а вечером решили отправиться в Александрийский театр, чтобы иметь возможность действовать сообща с драматическими артистами. Там шел обычный спектакль. Режиссер Карпов отвел нас в комнатку за сценой, где хранился реквизит для спектаклей на всю неделю, так что она была завалена сценическими принадлежностями: портретами предков, алебардами, шлемами и мебелью, но никого там не было. Карпов достал для меня курульное кресло древних римлян, а сам отошел к веерообразному окну.
– Драматические артисты будут бастовать до тех пор, пока не удовлетворят все их требования, – быстро проговорил он, посматривая на часы. Раздался звонок, и он поспешил на сцену, бросив на ходу: – Помните, мы боремся за почетную свободу. Еще совсем недавно русский актер был рабом… Теперь настал подходящий момент. Там, наверху, давайте небо!
Последняя фраза была адресована рабочим сцены. Мы оставили его занятым повседневной работой. На следующий день мы должны были подать свою резолюцию начальству. Придя в назначенный час, я встретилась со своими друзьями-делегатами, расхаживающими взад и вперед по Театральной улице. Пришедший первым нашел дверь вестибюля запертой, находившийся внутри швейцар Андрей отказался ее открыть. Нас это возмутило. Когда все собрались, мы отправились в контору. Теляковский был в Москве, и нас принял его управляющий. Он с огорченным видом выслушал речь нашего председателя. Бывший офицер, он щелкнул каблуками, сухо поклонился и без каких-либо комментариев заявил, что резолюция нашей труппы будет вручена его превосходительству тотчас же после его возвращения из Москвы. На этом аудиенция закончилась.
Следующим нашим шагом была попытка сорвать утренний спектакль в Мариинском театре. Давали «Пиковую даму», где были заняты многие артисты балета. Моя обязанность состояла в том, чтобы обойти женские артистические уборные и уговорить танцовщиц не выступать. Подобная задача была мне неприятна, и мои речи, по-видимому, оказались не слишком убедительными. Несколько танцовщиц покинули театр, но большинство отказались участвовать в забастовке. В течение нескольких следующих дней до нашего сведения довели циркуляр министра двора: наши действия рассматривались как нарушение дисциплины; тем, кто желал остаться лояльным, предлагалось подписать декларацию. Большинство артистов подписали ее, поставив нас, своих делегатов, в затруднительное положение. Теперь мы уже никого не представляли, но продолжали собираться то у Фокина, то у Павловой.
– Ну что, доигрались, – сказала мама однажды вечером. – Вы больше не члены труппы.
Она, как всегда, почерпнула информацию у Облаковых. Я считала, что она права, хотя мы и не получили никакого официального уведомления. В городе происходили более тревожные, события, чем мятеж нескольких актеров. 16 октября во время массового митинга, состоявшегося на Васильевском острове, была провозглашена республика. Что принесет завтрашний день – аресты или революцию, никто не осмеливался предположить.
В тот день мы все двенадцать собрались как обычно. В эти дни мы старались держаться вместе – так было легче переносить неизвестность. Вдруг позвонили в дверь. Фокин пошел открывать. Через несколько мгновений он, шатаясь, вернулся в комнату.
– Сергей перерезал себе горло, – сказал он и разрыдался.
Сергей Легат против воли вынужден был подписать декларацию. Будучи человеком чести, он ощущал себя предателем.
– Я поступил как Иуда по отношению к своим друзьям. – В ту же ночь он стал бредить и кричал: – Мария, какой грех будет меньшим в глазах Господа Бога – если я убью тебя или себя?
Утром его нашли с перерезанным бритвой горлом.
Много лет спустя я встретила человека, который напомнил мне моего потерянного друга. Так получилось, что наша дружба с Ловатом Фрейзером продолжалась недолго-я познакомилась с ним в 1920 году, примерно за год до его безвременной смерти. Я задумала постановку «Детских стишков» и хотела, чтобы он оформил спектакль. С должным уважением я приблизилась к почитаемому художнику. В роли посредника выступил Хью Уолпол. На следующий день Ловат принес мне несколько эскизов для нашего балета, и тогда же одновременно с работой началась наша большая близость, связавшая меня с ним и его женой Грейс. Наша дружба началась сразу – нам не понадобилось никаких прелюдий.
Затрудняюсь сказать, что было дороже его друзьям, Ловат-художник или Ловат-человек, обладающий неисчерпаемым запасом мягкого юмора. Художник и человек были в нем неразделимы – между ними не было «водонепроницаемого отсека». Ловат не нуждался в одиночестве, не работал до изнеможения, чтобы добиться интенсивной продуктивности, характерной для его последних лет. Он обычно сидел ссутулившись в плетеном кресле, в позе удобной, но едва ли пригодной для рисования, и время от времени беспощадно тер законченный рисунок весьма странным предметом – щеточкой для ногтей. Ни его маленькая дочка, ползавшая вокруг, пока он рисовал, ни Вильгельм Оранский, с довольным мурлыканьем устроившийся у него на коленях, не вызывали у него ни признака раздражения – он просто продолжал работать. Перед ним стоял большой кухонный стол в полном беспорядке, оставалось только удивляться, как его прекрасные чистые краски могли появляться из этих бутылочек, в которых, судя по их виду, мог содержаться только гуталин. Рассказав о любопытной игрушке, которую он увидел в магазине, о крошечной разносчице и ее миниатюрных товарах, Ловат отложил рисунок «Энергичного пирата», чтобы попробовать, чего он сможет добиться в жанре миниатюры.
– Я делаю вам подарок ко дню рождения, Тамара.
Шедевр размером в квадратный дюйм – марширующие солдаты с развевающимися знаменами – был вскоре готов. Но он решил, что может сделать нечто лучшее: и в следующий раз получилась крошечная ярмарка и, наконец, «Очарование английской провинции» (дерево, облако, домик размером с горошину) увенчало его усилия.
Не успев закончить постановку «Детских стишков», мы принялись планировать новую работу. Наше сотрудничество не закончилось бы, если бы мы имели возможность продолжать его. Во время одного из ужинов, устраиваемых в моем доме, у нас возник честолюбивый проект объединить английских композиторов и художников и периодически устраивать сезоны балета. Но ни у кого из нас не было достаточно денег на осуществление подобного предприятия. Мы сочли, что подобная идея может вызвать интерес у британской публики, и решили распространить документ, который в шутку назвали «манифестом». Кроме нас с Ловатом, его подписали Артур Блисс1, Арнольд Бакс2, Юджейн Гуссенс3, лорд Бернерз, Холст4, Пол Наш5, Алберт Ратерстон и другие.
(1 Блисс Артур (1891-1975) – английский композитор, музыкальный руководитель Би-би-си (1942- 1944).
2 Бакс Арнольд (1883-1953) – английский композитор, мастер музыки ее величества королевы-
3 Гуссенс Юджейн (1893-1962) – английский дирижер, композитор. Дирижер театра «Ковент-Гарден» (с 1922), спектаклей Русского балета Дягилева в Лондоне (1921).
4 Холст Густав (1874-1934) – английский композитор, педагог, в симфонических произведениях которого ощущается влияние И.Ф. Стравинского.
5 Наш Пол (1889-1946) – английский художник.)
Мы рассчитывали на щедрую поддержку, но не получили ничего. Но само составление этого документа доставило нам много веселья. Эти вечеринки, устраиваемые в моем доме, затягивались за полночь и часто сопровождались «серенадами», как Харриет Коуэн (для нас всех «Таня») называла музыкальные сюрпризы, которые устраивала для меня, – я никогда не знала заранее, в чем они будут состоять, будет ли играть Юджейн Гуссенс или мадемуазель Колиньон петь; чаще всего сама Татьяна исполняла произведения Арнольда.
С верой и радостью в сердце мы готовили новую постановку. Арнольд Бакс в качестве подарка сделал оркестровку баллады Шопена, мы поставили ее, а также «Джека в расцвете сил», для которого Холст позволил мне воспользоваться своим костюмом святого Павла. Ловат заболел. Накануне операции он
