Холмы — круглые возвышенности серой земли — поднимались, словно колени великанов, а за ними далеко на востоке, словно сами великаны, устремились в небо огромные горные хребты. Они были старыми и изъеденными временем, эти горы. Ветер и непогода за миллионы лет сточили их острые шпили и напоминающие клинки утесы.
Горы протянулись с севера на юг, разрезав огромную пустыню, лежавшую к востоку от Чемедиса. Они стали непроходимым барьером для любого путешественника, который решил бы отправиться дальше на восток. Но огнегривая девушка уже проехала много лиг, преследуя самозванца Шамада, и горы казались не тем препятствием, что могли бы остановить ее.
Наступили сумерки. Небо медленно стало темнеть. Девушка натянула поводья и развернула жеребца, а потом ударила пятками по ребрам, пришпорив, так что он перешел на тяжелый, неторопливый шаг. Ночь застала ее в пустыне. Выше, среди скал, она, возможно, могла бы найти укрытие от существ, о которых шепотом рассказывали в городах.
На старой, потертой карте, которую она получила в Заромаше на другой стороне мира и которая сложенной лежала в ее сумке, был отмечен безопасный проход в стене гор, вытянувшихся до самого полюса. Эти горы назывались Кхондру. Боги словно специально возвели их, чтобы отрезать Восток, запрятав его за мрачными цитаделями.
Следом за всадницей бежал волк, но он тоже очень устал. Его язык свешивался между открытыми челюстями, он задыхался. Его пышный хвост волочился по пыли. Но он старался держаться рядом с хозяйкой. Словно плавно скользящий призрак, волк скользил за всадницей безмолвной серой тенью. И его святящиеся глаза мерцали во тьме.
Девушка повернула на древнюю дорогу, которая неспешно поднималась к перевалу, змеясь между округлыми холмами. Мерин двигался медленно, тяжело. На его шкуре выступила пена. Тьюра тоже устала. Ее кости болели от того, что она слишком много времени провела в седле, но она не желала отдыхать… по крайней мере, не в этих краях.
За перевалом на восток до самого края мира вытянулась долина. Спустилась ночь, и первая из Семи Лун Гуизанга робко высунулась из-за горизонта, окруженная тусклым опаловым мерцанием.
Тьюра разбила лагерь у подножия холмов за горным хребтом, вьющимся серпантином. Она наломала сухих мертвых кустов и запалила их, использовав Слово, которое еще в детстве у себя на родне узнала от Белых Ведьм. В плетенной корзине, притороченной к седлу ее серого мерина, хранилась еда, которой хватило бы на много дней: сухое мясо, вонючий зеленый сыр, черный грубый хлеб и сильное темное вино из меда, имевшее вкус забытого лета.
Кутаясь в отделанный бахромой плащ с капюшоном, как можно ближе придвинувшись к костру, чтобы согреться, Тьюра пожевала хлеб и сыр, разделив кусок мяса с серым волком — Базаном. За ее спиной прилег теплый и тяжело дышащий мерин. Он хрустел, пережевывая свою порцию овса.
В Чемедисе Тьюра из предосторожности пополнила свои запасы и потому была готова к неожиданному отбытию. Она знала, как хитер и быстр Шамад Самозванец. Трижды он ускользал от нее. Бывший Пророк в Маске обладал талантом неожиданно ускользать из центра событий, и Тьюра решила, что никогда больше не даст поймать себя врасплох.
Закончив свой грубый ужин, девушка откинулась на бедро мерина и вытянула усталые ноги, потягивая медвяное вино. Мысли о Шамаде быстро переметнулись на Каджи. Тьюра могла только гадать, что стало с ним. Она отлично помнила молодого варвара, его чистые, бесстрашные голубые глаза, гриву ярко-желтых волос, теплый тенор, морщинки в уголках его глаз, когда он усмехался, звук его смеха. Теперь Тьюра выглядела печальной. Девушка вспоминала тот день, когда Каджи пришел ей на выручку там, на равнинах, когда они сражались против шакалов под завывающими ударами метели… Как яростно сражался молодой кочевник с вероломными грабителями-цыганами…
Взгляд ее блуждал где-то вдали — Тьюра размышляла, сидя лицом к потрескивающему маленькому костру.
Каджи… Каджи!
Она вспомнила, как он, находясь на грани жизни и смерти, без движения лежал на одеялах, когда она сидела возле него там, в пещере, и только ее колдовское искусство мешало молодому кочевнику перейти в страну теней. Стараясь быть бесстрастной, она касалась его тела руками, мыла его, в то время как юноша лежал совершенно беспомощный, бредящий… Ее обеты, о которых она помнила, обхаживая молодого воина, там, в тесной пещере, и холодная негостеприимность зимы… но она была очень молода, она была женщиной и не могла не думать о сильном молодом юноше, не могла закрыть для него свое сердце, не вспоминать его прекрасное мускулистое тело.
Сейчас она думала о Каджи со странной смесью нежности и непреклонного гнева, вспоминая, как он подстегнул ее осторожные, робкие попытки сблизиться. Она уже готова была нарушить свои обеты и позволить ему думать о ней, как мужчина думает о женщине… Но ведь он не приносил клятв сдерживать себя! Между тем он холодно и без интереса отнесся к ней… Каджи!
Разгоревшись в ее сердце, эти мысли так заняли внимание девушки, что она не заметила, как внезапно напрягся лежавший рядом с ней Базан. Неожиданно в воздухе повисла напряженная тишина. Потом серый волк зарычал. Тьюра подняла взор и уставилась в холодные, свирепые глаза, которые смотрели на нее из ночной тьмы.
Глава 2
Пленница
Он все запаковал, приготовил и собирался ехать дальше. В спешке Шамад жалел даже о самых маленьких интервалах времени, которые беглецы теряли, тратя их на отдых, еду или уход за лошадьми. Сейчас он ходил туда-сюда возле маленького костра, в нетерпении хлеща плеткой по голенищам своих сапог. Потом он повернул свое равнодушно-прекрасное лицо в сторону пустыни, словно заметил во тьме какое-то движение.
Бегство стало частью его жизни, но скоро, очень скоро он перестанет быть беглецом. Шамад улыбнулся и застыл, словно обдумывая свое золотое будущее. От тика задергался уголок его рта, и напряженные морщинки появились в уголках глаз. У него был взгляд безумца, трусливого расточителя, разрушителя. Дикий взгляд добавлял трагической красоты его совершенному лицу, являя с ним полный контраст. Когда он стоял неподвижно, казалось, что все его тело напряжено перед броском.
— Господин?
Низкий шипящий голос донесся из темных теней, собравшихся по другую сторону походного костра. Шамад прорычал проклятие, бросив измученный взгляд туда, откуда донесся голос, но потом присмотрелся внимательнее, разглядев то, что принес его раб.
Человекодракон преклонил колено и положил тело Тьюры на песок. Ее лицо побледнело, мускулы напряглись, и от этого лицо казалось алебастровой маской. Густые волосы, разметавшись, искрились в свете пламени костра. Шамад едва сдержал готовое было вырваться ругательство и стал внимательно разглядывать девушку, которая была то ли мертва, то ли находилась без сознания.
Замог привел и ее коня. Мерин нервно поводил глазами, фыркал и рвался, пытаясь вырвать поводья из руки человекообразной твари. Возможно, мерин чуял змеиный запах чудовищной рептилии.
Шамад еще раз оглядел девушку, и взгляд его остановился на ее совершенных молодых грудях. Они медленно поднимались, натягивая ткань туники, и опадали — девушка дышала ровно. Значит, она жива.
Потом самозванец отрывисто спросил человека-дракона:
— Где?
— В холмах… Недалеко… Позади. Там еще был то ли пес, то ли волк, но он испугался и скрылся в ночи, — медленно ответил чешуйчатый воин.
Самозванец усмехнулся:
— А что слышно о юном воине и старом колдуне?
Замог пожал широкими плечами. Отсветы пламени сверкали на его чешуе. Его тело напоминало
