знакомое хлопанье паруса над головой и скрип мачт, почувствовал, как его охватывает радостное волнение. Ему пришлось крепко сжать губы, чтобы вместе с другими не крикнуть «ура» при виде мыса Стоунхаус.
Они вышли в море! Приключение началось. Англия осталась позади. Перед глазами Родни внезапно возникла Филлида, такая красивая, что у него закружилась голова. Покидая Англию, он запоздало жалел, что, покидая Камфилд, не простился с Филлидой так, как прощаются матросы со своими женами на берегу. Он должен был поцеловать ее в губы и зажечь своей страстью. Теперь он мучался, что по глупости позволил ей удержать себя на расстоянии. Несмотря на все его старания и просьбы, она так и не подарила ему свидания наедине. Родни проклинал себя за слабость. Ему следовало проявить настойчивость, даже войти к ней в спальню ночью, уж если на то пошло. Ему не впервые приходилось преодолевать женское сопротивление.
— Филлида, Филлида, — прошептал он ветру, но тут нежданно-негаданно откуда-то выплыло лицо Лизбет, ее озорные глаза блестели, яркие губы насмешливо улыбались. — Чертова девчонка! — Родни попытался снова вызвать в памяти образ Филлиды, но мгновение ушло, и минуту спустя он забыл о ней. Небо весь день было пасмурным, но сейчас солнце пробилось сквозь тучи, пробуждая в душах бодрость, подавая надежду, и ослепительно засверкало на волнах.
— Ставьте марсель[7], мастер Барлоу, — сказал Родни.
По мере того как они выходили в пролив, ветер крепчал. Нос корабля врезался в волны, парус надувался все сильнее. Начиналась бортовая качка. У матросов появились первые признаки морской болезни, и Родни поздравил себя с тем, что уже давно не бегает к борту. Но он не забыл свое первое плавание, во время которого его мутило так сильно, что он мечтал о смерти.
Впоследствии он узнал, что многих моряков, даже самых опытных, всегда укачивает в первые часы после выхода в море, прежде чем они заново привыкнут к качке. Надо не забыть потом напомнить Барлоу, чтобы почувствовавших себя плохо матросов не слишком гоняли. Еще Родни успел заметить, что старшие матросы охотно пускали в ход концы канатов, и решил поговорить со всеми, облеченными властью на корабле, и предупредить, что не потерпит на борту неоправданной жестокости.
Родни знал, что преданность и любовь, которые внушал к себе Дрейк, объяснялись главным образом его природной добротой. Матросы не ждали подобного отношения и не переставали изумляться, что такой знаменитый, бесстрашный человек проявляет к ним участие и, более того, помнит в лицо и по имени каждого члена команды. Родни поклялся вести себя подобным образом, но сейчас, глядя, как люди снуют по палубе и лезут по канатам, испытывал некоторую растерянность.
Он для них — важная персона, хозяин корабля и их судеб, тот, кому подчиняются безоговорочно, существо высшее, чуждое человеческих слабостей. Ему предстоит узнать их поближе и заслужить их доверие. Им известно, что это его первое самостоятельное плавание, они не хуже него знают о ловушках и опасностях морских путей.
Но никакие страхи и тревоги не могли умалить восторг, переполнявший его сердце. Ему еще не приходилось переживать подобное волнение, такое бурное ликование. «Морской ястреб» был для него все равно что желанная женщина, наконец уступившая ему. Его с головы до ног охватил трепет торжества мужчины, который боролся и победил — мужчины, утвердившего свое мужское «я».
Сейчас он не думал о Филлиде, предметом его страсти было существо более волнующее, темпераментное и непредсказуемое, чем все известные ему женщины, и звалось оно «Морской ястреб».
Он еще постоял, вглядываясь в горизонт, наслаждаясь бьющим в лицо ветром. Потом почувствовал, что ветер усиливается, а это значило, что они могут попасть в шторм, прежде чем достигнут Бискайского залива.
— Ставьте фок[8], мастер Бакстер, — велел он дежурному лейтенанту и, повернувшись, направился в свою каюту. Она была небольшой, но уютной, с дубовым столом и резными стульями. Мебель, к счастью, входила в стоимость корабля, в противном случае Родни едва ли мог позволить себе подобную роскошь. Он остался очень доволен обстановкой, которую расценивал как важную составляющую капитанского достоинства.
Дрейк считал обязательным сочетание пышности и изысканности, на его флагмане час обеда и ужина возвещали трубы, он брал с собой в плавание скрипачей, чтобы слушать музыку, а посуда не только на его столе, но и на камбузе была серебряной. Все, кто служил с Дрейком, хвастали на берегу этой серебряной посудой, и приборами, которыми пользовался их капитан, и салфетками из тонкого полотна, которыми он вытирал руки, вымыв их туалетной водой. По их словам, ему подарила эту воду сама королева!
Родни хорошо понимал, что все это было демонстрацией могущества. Разумеется, он не пытался тягаться в великолепии со своим прежним командиром, но все же довольно вздохнул, усаживаясь в глубокое кресло в торце стола. Затем взял с полированной столешницы маленький серебряный колокольчик и позвонил.
На зов в каюту вбежал парень по имени Хэпли, которого Родни определил в свои личные камердинеры. Этот рослый добродушный корнуоллец, тоже ходивший на «Золотой лани», после окончания экспедиции просил Родни взять его в услужение с пылом, который не мог не польстить начинающему капитану. У Хэпли было крепкое мускулистое тело и кулаки, глядя на которые каждый хорошенько подумал бы, прежде чем вызывать их обладателя на поединок. Но Родни знал, что эти же самые руки способны быть мягкими, как у женщины, а умение шить делало его самым завидным приобретением для джентльмена, любящего аккуратность.
Хэпли с сияющим видом появился в каюте. Он радовался покупке «Морского ястреба» и гордился кораблем не меньше, чем его хозяин. Родни тем не менее решительно настроился не допускать с Хэпли фамильярности. Для дисциплины вредно, если кто-то из команды станет пользоваться на корабле незаслуженными привилегиями.
— Попроси офицеров немедленно собраться у меня, — велел он сухо. — И пусть мастер Гиллингем придет тоже.
Он вспомнил о Френсисе в последний момент и решил, что будет полезно, если юноша с самого начала окунется в жизнь корабля. Если сэр Гарри задумал сделать из сына мужчину, пускай он работает наравне с остальными. Родни успел смириться с тем, что Френсис не только не сможет принести никакой пользы, но даже станет обузой, но он надеялся, что сумеет кое-чему его научить. А если ученье пойдет не впрок, это будет не его вина.
— Слушаюсь, сэр!
И Хэпли придвинул к столу тяжелые дубовые стулья, решив, что хозяин собирает офицеров на совещание. Родни хотел уже сказать ему, что приказ надлежит исполнять незамедлительно, но тут вспомнил, что потолок в каюте очень низкий, ниже, чем на «Золотой лани». Если он хочет поговорить с офицерами, они должны будут сесть или же им придется стоять, неестественно согнувшись, чтобы не упереться головами в деревянные балки. К тому же качка сделалась еще ощутимее. Волны так и бились в иллюминаторы.
Родни вновь возблагодарил Бога, что избавился от морской болезни. А вот неженка Френсис, конечно, даже не попытается сделать над собой усилие, чтобы превозмочь слабость.
За дверью послышались шаги, и Родни небрежно откинулся в кресле. Он был еще достаточно молод, чтобы играть роль капитана, как она ему представлялась: вести себя солидно, держать подчиненных на расстоянии и в то же время завоевывать доверие офицеров дружеским обращением.
Внезапно его охватила робость и даже некоторый страх, словно офицеры были ему не союзниками, а врагами. Но тут же заставил себя приветливо улыбнуться. Он намного опытнее каждого из них, за исключением разве что Барлоу, который на семь лет его старше и ходит по морям с одиннадцати.
Они уже входили в каюту — первым Барлоу, затем шкипер Хейлс, лейтенанты Гэдстон и Уолтерс, за ними кашляющий с отвратительной надсадой хирург Добсон. Медленно они заполнили каюту.
— Прошу садиться, господа. — Дверь осталась открытой, и Родни бросил на нее вопросительный взгляд. — Мастер Гиллингем пожелал присутствовать? — резко окликнул он, не скрывая раздражения, зная, что Хэпли стоит снаружи, и ответ «Он уже поспешает, сэр» нимало не смягчил закипавший в нем гнев. Черт побери! Следовало предвидеть, что этот Френсис будет заставлять себя ждать, хотя его каюта находилась за соседней дверью, а остальным офицерам было идти гораздо дальше. Но будь он проклят, если станет ждать мальчишку.
