характере и поведении. Теперь маркиз удивлялся, что так поздно распознал в Эстер самую заурядную женщину.
Зато теперь, как он и сообщил Грэму, этой связи пришел конец.
Маркиз в отношении бывшей любовницы проявил свою легендарную щедрость и дополнил прощальное письмо с выражениями благодарности за доставленные ему счастливые часы чеком, который мог скрасить Эстер печаль неожиданного и, как он знал, окончательного расставания.
Выезжая из Лондона, маркиз похвалил себя за мудрый поступок, позволявший на долгий срок уберечься от чрезмерно настойчивого внимания леди Брэмптон.
Он так и не распечатал ее письмо, полученное накануне, а приказал Грэму доставить его отправительнице, каковую следовало известить о том, «что его милость покинул Лондон на неопределенный срок».
Это, несомненно, даст Надин Брэмптон пищу для размышлений, и маркиз не сомневался, что эта настойчивая дама попытается отыскать его след, но ни под каким видом не доберется до Ридж-Касл.
Маркиз, со свойственным ему вниманием к деталям, наказал Грэму проследить, чтобы все слуги, начиная от дворецкого и кончая мальчишкой на побегушках, отвечали на любые расспросы, будто не имеют ни малейшего понятия о его местонахождении.
В Олдридж-хаусе все службы знали, что разглашение постороннему лицу каких-либо подробностей личной жизни господина было чревато немедленным увольнением без рекомендаций.
Однако маркиз не сомневался, что леди Брэмптон была способна проявить невероятную изобретательность ради того, чтобы раздобыть интересующие ее сведения. В этом она ничем не отличалась от других искательниц счастья, во множестве населявших лондонские гостиные.
Ему были известны случаи подкупа, когда слугам предлагались очень крупные суммы, против которых трудно было устоять; рассказывали также о приглашении обладателей полезных данных в трактиры, где для развязывания языка дамы угощали их щедрым обедом, сопровождаемым обильной выпивкой. Более того, некоторые особы не стеснялись прибегать к мелкому шантажу, угрожая слугам, знающим то, что их интересовало, рассказать об их неблаговидных делишках, о которых, в свою очередь, также узнавали, пустив в ход дополнительные уловки.
– Будьте покойны, милорд, вам не грозят никакие нежелательные гости, – заверил Грэм. – Только в конюшне и на кухне знают, куда вы направляетесь. И, я полагаю, вы знаете, что Ригби сможет обеспечить скромность своих работников, а Бауден – всех поваров и кухарок.
– Если возникнут какие-либо чрезвычайные обстоятельства, можете передать мне известие с грумом, в остальных случаях я целиком полагаюсь на вас, – сказал маркиз. – Я уже написал его королевскому высочеству, что меня отозвали из Лондона по важному и безотлагательному делу. Это его удовлетворит, хотя бы на некоторое время.
– Его высочеству будет вас недоставать, милорд, – уважительно заметил Грэм.
– Рядом с принцем найдется много желающих занять мое место, – беспечно возразил маркиз.
Про себя он подумал, что Джордж, безусловно, был прав: нет никакой нужды тратить свою жизнь на выслушивание августейших жалоб и утешение принца в его бесчисленных печалях, отчасти надуманных, отчасти вызванных его же неосмотрительностью.
Сворачивая на боковую дорогу, по которой предстояло ехать в Эссекс, с редкой сноровкой управляя экипажем, маркиз впервые за много месяцев испытал легкость, столь знакомую школьнику, отправляющемуся на каникулы.
Хотя маркиз, подобно большинству людей его круга, был большим эгоистом, ему невозможно было отказать в известном патриотизме и широте взглядов.
Он, как никто другой, понимал важность положения принца Уэльского, его настроений и состояния духа для благосостояния королевства и его народа в последующие десятилетия, а не только для данного момента.
Если в ближайший год принцу не суждено было взойти на престол в качестве наследника, он вполне мог стать регентом до смерти своего отца[5].
Поведение короля становилось все более непредсказуемым. По слухам, у его величества обнаруживались симптомы тяжкого недуга, перенесенного им в 1788 году. Король ослаб рассудком и часто совершал поступки, которые в разговорах докторов благозвучно именовались «весьма экстравагантными».
На деле подразумевалось проявление крайней жестокости, доходившей до такой степени, что штат ближайших слуг и телохранителей его величества недавно пришлось удвоить.
Принцу в связи с этим требовалось взять на себя решение большинства политических вопросов.
Благодаря влиянию маркиза, его высочество вновь сблизился с оппозицией. В своей резиденции в Карлтон-хаусе он давал обеды в честь Чарльза Фокса[6], Шеридана[7], а также других лидеров оппозиции.
Одно время казалось, что один из представителей оппозиции по согласованию с принцем сформирует новый кабинет, куда войдут наименее радикальные представители прежнего правительства. Однако, к несчастью, личность принца в этот период оказалась весьма непопулярна, виной чему послужил неудачный брак и сопутствовавшие ему осложнения в личной жизни наследника престола, и без того далеко не безупречной.
Тем не менее званые обеды подталкивали принца на большее внимание к политике, правда, один из гостей как-то не без цинизма заметил: «В четыре часа утра ораторское мастерство его высочества начинает улетучиваться с каждой бутылкой выпитого им вина».
Может быть, отчасти этот светский острослов был и прав. Однако это не помешало другому завсегдатаю обедов заявить: «Я никогда не слышал, чтобы столь бессвязные мысли выражались так остроумно и логично».
Это замечание утверждало маркиза в его убеждении: он давно заметил, что его высочество обладает быстрым и живым умом, но, к несчастью, рядом с ним нет человека, способного направить ход его мыслей в полезное русло.
«Я старался сделать это как мог, – подумал маркиз. – Но, как всякий добрый подданный, и я имею право на передышку».
Итак, управляя четверкой чистокровных лошадей, в сопровождении шестерых верховых слуг на невероятно дорогих гнедых скакунах, маркиз вскоре выехал на свободную дорогу.
Сердце маркиза, который в детстве провел немало времени в сельской местности, наполнилось ликованием, когда он оказался среди просторов, непривычных горожанину.
Графство Эссекс, куда лежал теперь его путь, повсеместно считалось наиболее диким и нецивилизованным из всех ближайших к Лондону графств.
Маркиз был непоколебимо убежден в прогрессивной роли аристократии, несущей с собой просвещение в общественной жизни страны. Следуя своей теории, он считал, что дремучая отсталость населения Эссекса, его полная оторванность от столичной культуры с ее достижениями являются следствием отсутствия в этом графстве крупных аристократических владений и засилья йоменских хозяйств.
Отупевшие от забот фермеры, проводя всю жизнь в тяжелом физическом труде, почти не покидали своих мест и веками варились в собственном соку. Это создавало благодатную почву для процветания в графстве многочисленных весьма диких суеверий, давно забытых в других местах, более удачно расположенных под сенью передовой мысли и утонченного просвещения, столь характерного для данной эпохи.
Маркиз часто спрашивал себя, что заставило его прадеда купить Ридж-Эстейт, поместье, расположенное в этой дикой местности.
Разумеется, замок всегда выглядел довольно привлекательно, но лишь благодаря отцу маркиза, не поскупившемуся вложить в усовершенствование здания огромные средства, появились те цивилизованные удобства, которые заставляли избалованного комфортом молодого человека мириться с неизбежными тяготами проживания в этом уединенном имении, а именно – с полным отсутствием общества, столь невыносимым современному светскому человеку.
«Пожалуй, отец стал заниматься благоустройством замка с одной целью – устроить подходящее место, куда можно было бы определить единственного сына на время «этих утомительных и совершенно ненужных
