Герцог чувствовал, что никакой даже самый опытный доктор ничего не сможет сделать для Великого князя.
Наконец он открыл глаза, но ему, видимо, трудно было сосредоточить взгляд на чем-либо, и Милица приблизилась к нему и спросила:
– Что с тобой, папа?
Через несколько секунд у старика прояснился ум, и он узнал дочь.
– Милица!
– Я здесь, папа, и герцог рядом. Мы испугались за тебя.
Не без усилия Великий князь посмотрел на герцога, слушавшего его пульс, и медленно и слабо произнес:
– Позаботьтесь о Милице.
И этими последними словами он закрыл глаза, голова его упала набок, и пульс больше не прощупывался.
Герцог все понял, но Милица с отчаянием глядела на отца, затем подошла к кровати с бутылкой бренди.
– Дайте ему еще бренди – быстро! – вскричала она.
Герцог поднялся, мягко положил руки Великого князя ему на грудь и повернувшись к ней, сказал:
– Мы ничего больше не сможем сделать.
До Милицы не сразу дошел смысл его слов. Что-то прошептав, она машинально двинулась к герцогу и уткнулась лицом ему в плечо.
Он обнял ее за плечи и ощутил, что она была в одной тонкой ночной рубашке, оставленной ей Нэнси. Ее распущенные волосы доходили до талии. Но на все это он не обратил внимания, когда только вошел в каюту, потому что был поглощен состоянием Великого князя.
Держа теперь Милицу в своих руках, он хотел защитить ее и позаботиться о ней – такого наплыва чувств он раньше не испытывал ни к одной другой женщине.
Она дрожала у него в объятиях, но не плакала и лишь пыталась как-то справиться с собой, словно ощущала себя под обломками в одночасье рухнувшего на нее мира.
– Сейчас трудно о чем-либо думать, – очень нежно сказал герцог, – но ваш отец избежал многих страданий.
Вряд ли бы операция могла пройти успешно.
– Я не могу… поверить, что он… покинул меня… – еле слышно проговорила Милица, и голос ее оборвался на полуслове.
– Он обрел покой, – сказал герцог.
Он отвел Малицу в ее каюту и послал за Доукинсом.
– Я боялся, что это произойдет, ваша светлость, – сказал Доукинс. – Организм его высочества с каждым днем становился слабее и слабее.
– Я тоже этого опасался, – согласился герцог.
– Не намерены ли вы похоронить его в море, ваша светлость?
– Это хорошая идея, Доукинс.
Он вошел в каюту Милицы.
Она лежала на кровати так же, как он оставил ее, и, как он и ожидал, не спала, уставившись широко раскрытыми глазами в какую-то в невидимую точку.
Когда он вошел к ней, она не смутилась и не удивилась, видимо, не оправилась еще от шока и не в состоянии была ни о чем думать, кроме отца.
Герцог сел рядом с кроватью и взял княжну за руку.
– Я хочу, чтобы вы выслушали меня, Милица, – сказал он, – это очень важно.
Ее пальцы сжали ему ладонь, но он знал, что она инстинктивно просто хочет ухватиться за что-то надежное и прочное, как за соломинку, и сам он тут ни при чем.
– Я подумал, – сказал он, – что нежелательно было бы, чтобы большевики узнали о смерти вашего отца, которой они так жаждали. Пускай они пребывают в неведении, жив он или нет. Так и для вас будет лучше, и не придется никому говорить о вашем побеге из России, – Кажется, я… понимаю, – сказала Милица после короткого колебания, – у меня нет желания… говорить… о папе с чужими людьми.
– Конечно, – согласился герцог. – Вот почему я хочу спросить вас, не возражаете ли вы против захоронения его в море. В таком случае никто ни о чем не будет расспрашивать, яе будет никакого мрачного богослужения и никакой огласки.
– Мне не хотелось бы всего этого, – ответила Милица.
– Тогда, с вашего позволения, – продолжал герцог, – я похороню его императорское высочество завтра на рассвете.
Она не в силах была больше говорить, и герцог поднялся.
Все еще держа Милицу за руку, он поднес ее к губам.
– Вы очень мужественная, – сказал он тихо и вышел из каюты.
