На следующий день с восходом солнца Великий князь был погребен в пучине моря.
По мнению герцога, церемония была очень трогательной, капитан прочел погребальную речь, и тело Великого князя было плавно опущено в море.
Милица удивила герцога, присоединившись к нему за обедом, и, хотя была очень бледна, ему показалось, что она не плакала. Он снова вспомнил строки, так часто приходившие ему на ум, когда он думал о княжне:
Но жгучая гордость,
Презренье к врагам
Не дали упасть
Подступившим слезам.
Может быть, гордость – самое верное средство удержать слезы, подумал он, которые любую другую женщину довели бы до истерики.
Он восхищался княжной, когда во время обеда она рассказывала о своем отце, о том, как много он для нее значил в детстве, как даже в худшие годы их скитаний она была счастлива, потому что он был рядом с нею.
Несколько раз голос княжны задрожал, а ее мужество и гордость в глазах герцога придавали ей особую прелесть.
Когда они пообедали и княжна должна была его покинуть, как она обычно делала, возвращаясь к своему отцу, она сникла и приуныла.
Чуткий герцог понял, что, спустившись к себе, она будет остро ощущать пустоту соседней каюты.
– Я иду на мостик, – сказал он. – Почему бы вам не пойти со мной? Я бы показал вам, как мы управляем «Сиреной».
– Я пойду с вами, – ответила Милица.
– Возьмите с собой пальто, – сказал герцог. – Кажется, что сейчас тепло, но средиземноморский ветер в это время года бывает довольно коварным.
Она растерянно замешкалась, и он послал стюарда в ее каюту принести пальто.
Он перекинул его через руку, и они направились к мостику.
Какая она изящная и хрупкая, думал он. Жизнь наносит ей удар за ударом, и большинство женщин наверняка оплакивали бы свою судьбу в подобной ситуации, пытаясь вызвать сочувствие к себе, а она держится так, как он и сам, возможно, не смог бы.
Как он и предвидел, она очень заинтересовалась управлением судном, и после этого он повел ее вниз показать двигатели.
Когда они расставались, он подумал, что она, возможно, не сумеет поужинать с ним, но княжна ничего не сказала.
В каюте его стало клонить ко сну после почти бессонной ночи, и герцог проспал до самого ужина.
Он ждал Милицу в салоне, когда появился Доукинс и сказал:
– Ее светлость крепко спит, и мне кажется, не стоило бы будить ее, ваша светлость.
– Да, конечно, – согласился герцог. – Пусть она поспит. Сон для нее сейчас лучшее лекарство.
На следующий день Милица сильно извинялась.
– Мне так жаль, что я не смогла составить вам компанию, – сказала она, – ведь вы говорили, что, не любите ужинать в одиночестве.
– Это совершенно понятно в вашем положении, – ответил герцог. – Вы же так устали.
– Я проспала до самого утра, пока Доукинс не пришел-с чаем и не разбудил меня утром.
Герцог рассказал ей, как тоже заснул у себя в каюте до самого ужина. Она тихо рассмеялась.
– Почему вы смеетесь? – спросил он.
– Просто невероятно вдруг обнаружить, что и у вас есть человеческие слабости. Вы всегда казались мне таким сильным, почти всемогущим, и я не могла себе представить, что вы способны простудиться или же уколоть палец, из которого пошла бы кровь.
Герцог рассмеялся и подумал, что Милица впервые говорит с ним в шутливом тоне.
Когда она закончила завтракать, он сказал:
– Хочу кое о чем спросить вас.
– О чем? – поинтересовалась она.
– Ничего особенного. Я лишь хотел узнать, не возражаете ли вы, если мы направимся в Монте-Карло, как и собирались.
– А вы хотите туда?
– Я распорядился, чтобы там открыли мою виллу, но если хотите, мы можем изменить наши планы и остаться на яхте.
Милица внимательно на него посмотрела.
– А чего вы хотите? – спросила она.
