Дора раскраснелась, ее и без того очень смелое декольте кружевного корсажа сползло еще ниже. Когда она вскидывала ногу для удара по тарелке, то обнажались не только ее ноги, но даже кружевное нижнее белье, надетое под юбкой.
Мелинда закрыла глаза. Ей казалось, что чувство унижения должна была испытать не только та женщина, которая участвовала в постыдном представлении, но и каждая женщина, сидевшая за столом. А тем временем, промахнувшись еще раз, Дора рухнула на стоявший рядом стул под шумные разочарованные возгласы.
– Не могу… дайте перевести… дух, – бормотала она, задыхаясь. – Дайте… выпить что-нибудь.
При этом голос ее звучал весьма вульгарно, и только теперь наконец Мелинда в смятении осознала, что это совсем не та вечеринка, на которой было бы допустимо ее присутствие.
Пока она судорожно перебирала все возможные действия, какие могла бы предпринять для достойного выхода из такой ситуации, ее хозяин, который аплодировал наравне с остальными, воскликнул:
– Давайте танцевать! Дора еще раз попытается, но только попозже.
Бесчисленные слуги поспешили в столовую, чтобы убрать стол. Все стулья были тут же отодвинуты к стенам, и, поскольку все уже встали, Мелинде пришлось последовать их примеру.
И тут она услышала, как маркиз сказал:
– Кегля, не думаю, что ты знакома с Мелиндой Стейнион! Как я понимаю, она из новеньких и только что прибыла в вашу сестринскую общину.
Мелинда обернулась. Прямо перед ней стояла прелестная молодая женщина. Она была одета чрезвычайно изысканно, и в ее облике не было ничего вызывающего или вульгарного. Белокурые волосы, разделенные посередине пробором и собранные в завитки по бокам, обрамляли лицо, отличающееся почти классической красотой. Мелинда протянула руку для приветствия, но, как бы не замечая этого жеста, Кегля с улыбкой обратилась к маркизу:
– Где, разрази тебя гром, ты пропадал, мой юный денди? – спросила она. – Прошло черт знает сколько времени с тех пор, как я встречала тебя в последний раз.
Мелинда отпрянула от нее, как будто под ногами неожиданно появилась змея. Никогда бы она не могла подумать, что благородная леди может говорить таким ужасным языком. Но Кегля этим не ограничилась. Она продолжала болтать без умолку, перемежая свою речь цветистыми ругательствами, и при этом не возникало никаких сомнений, что она изо всех сил старается очаровать маркиза. Одной рукой с тонкими белыми пальцами она держала маркиза за отворот смокинга, голова ее была откинута назад, открывая его взору длинную белую шею, а ее голубые глаза, чарующие, обольстительные, были весьма красноречивы.
Мелинда некоторое время безмолвно взирала на них, но затем, поскольку ее присутствие сознательно игнорировалось, отошла в сторону и проскользнула через дверь в зал. В зале никого из гостей не оказалось. Слуги сновали туда-сюда, занятые передвижением стола из столовой; открыв какую-то дверь, она оказалась в очаровательной маленькой гостиной с бледно-голубыми парчовыми драпировками, абиссинским ковром и изысканной французской мебелью. В комнате царила тишина, и Мелинда немного успокоилась.
Она уселась на один из стульев и попыталась разобраться, что же все-таки произошло. Теперь она уже в полной мере осознала, что эта вечеринка была совсем не тем развлечением, которое могло быть предложено юной леди. В какой ужас пришла бы ее матушка при виде женщины, демонстрирующей свои ноги или употребляющей в своей речи такие грубые выражения, которые, видимо, были вполне обычными в устах Кегли!
Это была настоящая холостяцкая пирушка!
Но тогда почему, боже мой, почему маркиз и капитан Вест привезли ее сюда? Она поняла, грустно вздохнув, что это произошло лишь потому, что она была девушкой без положения.
Так же, как все время корил Мелинду за бедность дядюшка Гектор, говоря о ней как о бедной родственнице под опекой, которой не дозволяется иметь никаких собственных суждений, так и маркиз с капитаном Вестом, наняв ее за деньги, думали о ней примерно так же и поступали с ней соответственно ее положению.
Теперь она могла понять их поведение. Но в то же время Мелинда чувствовала себя до крайней степени униженной. Ей не следовало бы соглашаться играть такую роль, повторяла она себе. Ей пришлось закрыть глаза на то обстоятельство, что приличной девушке не пристало принимать одежду от постороннего мужчины.
Но ведь ни одну приличную девушку и не пороли плеткой, как собаку, не принуждали к бегству, не оставляя ей ничего, кроме нужды и нескольких ворованных золотых.
Мелинда вдруг отчетливо увидела себя со стороны и нашла себя столь незаметной и незначительной, что стало понятно, почему другие могли относиться к ней только как к бессловесной твари, требуя безусловного повиновения.
Дверь открылась, и Мелинда поднялась со стула. Вошел какой-то незнакомый джентльмен.
В руке у него была сигара. Он удивился, увидев в комнате Мелинду.
– О, надеюсь, я вас не побеспокоил, – извинился он. – Я зашел, потому что искал, где бы прикурить.
Мелинда ничего не ответила, и он продолжил:
– Вы кого-нибудь дожидаетесь, или этот вечер вам уже наскучил?
– Я… у меня… разболелась голова, – поспешно ответила Мелинда.
– Ужасно неприятная вещь эта головная боль, – сказал незнакомец. – У меня самого это часто бывает. И причем эти боли начинаются в самое неподходящее время. Как» сказала мне Кегля на прошлой неделе: «Ваши головные боли – чертовская помеха! Чем скорее вы от них избавитесь, тем лучше». Я вновь почувствовал себя школьником, которого суровая воспитательница корит за очередное недомогание.
– Да, головные боли – это сущее наказание, – сказала Мелинда.
– Имейте в виду, что я вовсе не хочу беспокоить вас, – продолжал этот джентльмен. – Садитесь,
