— Мы боялись нос высунуть, — сказала старуха. — Тут место такое, смотри в оба.
— Закрой рот, — прикрикнул на нее муж. — Тебя, что ли, спрашивают?
— Это был предсмертный крик, — продолжала старуха, не обращая на него внимания. — Я-то знаю, я ведь в шестьдесят первом была в Константине. Говорю вам — так перед смертью только кричат. — И она принялась качать головой.
— А что вы знаете об этом жильце — его Абу Афа звали…
— Ничего, ровным счетом, — ответил старик.
— Это его настоящее имя?
— Откуда мне знать?
— А долго он тут жил?
— Они приходят, уходят — как я могу знать? Мы сами по себе. В наше время лучше язык за зубами держать. Подонки… Они все тут без документов…
— Ты с ним разговаривал?
— Никогда в жизни.
— Сколько времени он тут жил?
— Не знаю — несколько дней, может, с неделю или меньше.
— Кто-нибудь его навещал?
— Ни разу не видел.
— А может, женщина? Бабу-то уж наверняка приводил, такой мужик — и чтобы один спал…
Старик помялся, утер каплю с носа ладонью.
— Подонок, — произнес он. — Жирный боров.
— Ночью, значит, ты никого не заметил — кто при — шел, кто ушел…
— Говорю я, мы у себя в комнате были. Спали.
— Но все же ты слышал, как мужчина что-то просил по-арабски, так ведь?
— Это было слышно. Слов не различишь, но точно, что по-арабски.
— Ты хоть какие-то слова разобрал?
— Вроде он Аллаха призывал. Или просто кричал «нет» — долго так — ла-а-а, ла-а-а… Между нами стена вот эта…
— А ты? — обратился полицейский к старухе.
— Она вообще ничего не слышала. Голову под подушку спрятала, когда это началось. Да и вообще она глухая. Не обращайте вы на нее внимания.
Он что-то грубо приказал ей по-арабски.
Та шмыгнула носом, но не смолчала:
— Как человек может такое выдержать? — вымолвила она, тряся головой. — Я слышала ва-хьяятак… ва-хьяятак — прошу вас, прошу вас…
Инспектор уголовного розыска обернулся к сержанту:
— Время казенное только тратим. Может, другого кого поискать?
— Другие скажут, что и криков-то не слышали. Оглохли, мол, на время.
— Ясно. Как всегда, — со вздохом согласился инспектор, которому смерть как неохота было продолжать допрос: он терпеть не мог всех этих североафриканцев, корсиканцев, выходцев с Ближнего Востока, — словом, всех кто родом из мест южнее Марселя. Это из-за них, считал он, в Париже существует преступность. Работник он был добросовестный, но его тянуло к спокойной жизни, серьезность сержанта казалась ему помехой.
— Сдается мне, это обычное выяснение отношений, у арабов это принято, — сказал он, поглядывая на старика и старуху, заерзавших под его недовольным взглядом.
— Да нет, подумайте только, как его терзали! — возразил сержант. — Стало быть, он их сам разозлил. Кофе, может, не предложил — вот они и озверели…
Шутка вышла мрачная. Инспектор снова поморщился, уставившись на стариков. Это разве люди? Звери настоящие — что они друг с другом выделывают, а?
— У нас документы в порядке, — заспешил старик. — Мы имеем все права. Двадцать два года тут живем. И ни разу никаких неприятностей с полицией.
— Ладно, ладно…
— Нас не будут в это дело вмешивать?
— Не беспокойся, дед, не будут.
— Ты слышала, что сказал этот господин? Ступай, проводи их.
— Мы считаем, что данным убийством должно заняться ваше управление, — начальник уголовного розыска, сидя в кабинете у Альфреда Баума, тщательно подбирал слова. — Убитый — подданный Ирака, паспорт выдан в Багдаде. В иммиграционной карте указал ложный адрес.
Папку, в которой лежали три листка бумаги с весьма скупыми данными и с полдюжины сделанных на месте происшествия фотографий, следовало тут же вручить Бауму, но полицейский с этим не спешил, побаиваясь решительного отказа. Вместо этого он извлек из кармана пачку «голуаз маис» и, не предложив хозяину кабинета, закурил сам — не такой он был человек, чтобы соблюдать все эти никчемные условности, даже если ему что-то нужно было от собеседника, — и, подобно огнедышащему дракону, выпустил из ноздрей плотное облако дыма:
— История малоприятная. То есть даже весьма неприятная. Какой-то араб или похожий на араба, тридцати шести лет, если верить сомнительному паспорту. Может, правда, а может все вранье. Он, видно, снял комнату в одном из этих старых зданий на площади Жанти, которые скоро начнут сносить, — собираются проложить удобную дорогу к Лионскому вокзалу. Там всякая шушера обитает — из Северной Африки, из Ирака, палестинцы, ну, сами знаете. Живут нелегально, так что рта никто не раскроет, чтобы помочь следствию. Во всяком случае, из дома № 18, где его убили, жильцов будто водой смыло — исчезли. Так что мои люди и узнать-то ничего не смогли толком, одну пожилую парочку нашли, допросили.
— Есть хоть ниточка?
— Ничегошеньки, — тут все подробно изложено, вся беседа, — он кивком указал на папку.
— Ну и чего тут особенного написано?
— Особенное — в показаниях патологоанатома. Ужас какой-то, прямо в голове не укладывается.
Гость Баума своими глазами трупа не видел, зато те, кому предстало жуткое зрелище, вернулись в полицию как-то не в себе, бледные, а одного вырвало прямо в машине.
— Что уж такого они увидели? Народ бывалый…
— Его сначала кастрировали…
— К сожалению, в этаких компаниях такое не редкость…
— …а орудие на месте оставили — пила для хлеба, вся зазубренная…
— Приходилось и о таком слышать.
— …глаза выколоты…
Альфред Баум покачал головой, будто сожалея, что нет предела человеческой злобе. Он заерзал в кресле, рассчитывая, что посетитель не станет углубляться в подробности. Однако тот, намереваясь избавиться от этого дела, как раз придавал подробностям большое значение. Может быть, говорить о них доставляло ему даже некоторое удовольствие — вроде очищения после того, как он столкнулся с таким чудовищным злодеянием.
— …Его половые органы, представьте, были втиснуты в глазницы, а в горло — как только они ухитрились? — засунут паспорт. Странная какая-то идея. Потом они руки и ноги ему скрутили и так бросили — еще живого. И никто не посмел после их ухода заглянуть в комнату — эти нелегалы без документов запуганы до смерти, ребята из разных банд их прямо-таки терроризируют. Между прочим, убийцы даже и не прятались, он на весь дом вопил, а им хоть бы что.
— Специально, чтобы соседи не возникали.
— Это так, не сомневаюсь. Они еще кое-что с ним проделали, вот взгляните-ка… Нашим судмедэкспертам на этот раз понадобилось все их хладнокровие… — Он, наконец, протянул через стол папку и затянулся сигаретой. — Странно все же насчет паспорта.
Альфред Баум осторожно, будто боясь испачкаться, кончиками пальцев раскрыл папку. Делая вид, будто напряженно вчитывается в строки отчета, — так напряженно, что даже брови в ниточку сошлись, он
