Джачинта Карузо
«Сад земных наслаждений»
Als ich kan[1]
1
Говорят, человек думает о сексе примерно раз в две минуты. Видимо, у меня этот показатель куда выше.
Психотерапевты называют таких, как я, сексозависимыми, или сексуальными наркоманами, одним словом, людям вроде меня всегда мало. Утром, просыпаясь, я первым делом думаю о том, с кем и где сегодня поразвлечься. Несколько дней без секса, и я становлюсь совершенно невыносимым. Где я только этим не занимался: в барах Сохо, в парках, в общественном транспорте — повсюду, где меня охватывало желание. И всеми возможными способами.
Это не потому, что мне больше не о чем думать. Ведь я — лондонский полицейский, инспектор городской полиции. Если бы коллеги узнали о моей одержимости, они бы со стульев попадали. Мне и самому иной раз трудно принять тот факт, что я озабоченный или, если хотите, маньяк. Правда, маньяк привлекательный: несмотря на мои сорок с лишним, у меня по-прежнему отличная фигура плюс густые каштановые волосы, голубые глаза и ямочка на подбородке — женщины от нее без ума.
В то время, когда произошли события, о которых я собираюсь рассказать, мой брак развалился и я снова жил один. Недостатка в общении с противоположным полом у меня, как всегда, не было. Я встречался с тремя женщинами. Одна из них, Бренда, работала парикмахером на Рассел-стрит и, прежде чем предложить новую стрижку клиенткам, экспериментировала на себе. В ту пору у нее были очень короткие черные волосы с несколькими огненно-рыжими прядками.
Поэтому, увидев в морге труп, я первым делом обратил внимание: прическа была точно такая же, как у Бренды. Впрочем, это не совсем точно: передо мной лежала одна голова. И нашли ее в то утро в желудке огромной трески весом сорок четыре килограмма и длиной метр восемьдесят. Выловили это чудовище в Северном море, а потом оно оказалось на рыбном рынке Биллингсгейт, где его и разделали.
Голова прекрасно сохранилась. На вид погибшей было не больше двадцати лет.
Я ждал прибытия медэксперта, как вдруг за моей спиной раздался веселый голос:
— И что здесь делает инспектор Николас Холл один-одинешенек?
Я обернулся. Передо мной стояла привлекательная женщина — увы, я слишком хорошо знал ее. Самая надоедливая приставала во всем Западном полушарии. Дженнифер Логан, репортер скандальной газетенки. Главной миссией ее жизни было доставать меня. И не только из профессиональных соображений. Все знали, что я ей нравлюсь.
Несмотря на сексуальную одержимость, у меня есть два железных принципа: никогда не спать с журналистками, потому что они принадлежат к ненавистной мне категории людей, и никогда — с коллегами, так как неприятности на работе мне не нужны. Впрочем, должен признать, одно исключение из последнего я бы охотно сделал. Но это долгая история.
— Как ты сюда попала? — выпалил я раздраженно.
Тут только Логан увидела голову и почувствовала себя плохо.
Я воспользовался данным обстоятельством, чтобы вытолкать ее из комнаты.
— Вот что бывает с теми, кто всюду сует свой нос.
Журналистка тем временем пришла в себя:
— Что это было?
— Ничего.
Она посмотрела на меня так, словно я вдруг стал ей отвратителен.
— Черт, Николас! Тут, в морге, на этом мерзком столе лежит человеческая голова, а ты говоришь мне, что это ничего? — прокричала Логан.
Я встревоженно огляделся по сторонам — не наблюдает ли кто-нибудь за нами, — а потом оттащил ее в пустой угол коридора.
— А теперь напряги хорошенько свой слух, Дженнифер, — прошипел я. — Ты сейчас повернешься на сто восемьдесят градусов и пойдешь туда, откуда пришла. Как только у меня появится какая-нибудь информация, ты первая обо всем узнаешь. — Я бросил на нее свирепый взгляд. — Я достаточно ясно выразился?
— Нет, черт возьми! Совсем не ясно! Ты не можешь помешать мне делать мою работу. Я имею право задавать любые вопросы.
— Нет, дорогая, не имеешь ты никакого права, — прервал я ее, подкрепив свои слова еще одним свирепым взглядом, — Напомню: я только что застал тебя в прозекторской, где ты пыталась что-то вынюхать. Не думаю, что ты имеешь право там находиться, говоря твоими словами.
— Я искала тебя, — возразила Логан.
Учитывая ее влечение ко мне, это было вполне вероятно.
— Ты меня нашла. А теперь проваливай, — приказал я.
К нам уже шел охранник.
— Какие-либо проблемы, господа?
Я многозначительно посмотрел на Логан. Если она немедленно не уйдет, я отдам ее в руки охранника. Она была приставала, но не дура. Поняла, что настаивать на своем бессмысленно, и убралась восвояси, смерив меня злобным взглядом.
Я вздохнул с облегчением. Удалось от нее отделаться, по крайней мере пока. Я вернулся в прозекторскую. Через несколько минут дверь снова открылась, и все вокруг залило светом. Прямо ко мне шла женщина, которая сводила меня с ума вот уже три месяца, с тех самых пор, как ее прислали на месте моего напарника-сержанта, ушедшего на пенсию.
Она и была моим исключением. Ее звали Ребекка Уэнстон: двадцать восемь лет, рост метр восемьдесят, длинноволосая блондинка, глаза цвета лаванды, полные, чувственные губы и тело, из-за которого я лишился покоя. Я бы душу продал за возможность переспать с ней, но тут существовала одна маленькая проблема: Ребекка меня на дух не переносила. Я не понимал почему, и смириться с таким отношением тоже не получалось. Говорили мы всегда только о работе.
— Добрый день, сэр, — сказала она, и от звуков ее голоса у меня, как обычно, мурашки побежали по спине.
Я поздоровался в ответ и постарался не пялиться на нее слишком уж открыто, пока напарница шла через комнату. Как она шла! Великолепная походка подчеркивала все достоинства ее фигуры.
Ребекка внимательно оглядела голову, потом подняла глаза на меня, ожидая, чтобы я ввел ее в курс деда.
— Ее достали сегодня утром из желудка трески на рынке Биллингсгейт, — сказал я.
Напарница не отреагировала на это сообщение и продолжала пристально смотреть на меня.
Ее равнодушие меня чертовски злило, и, чтобы не выдать раздражения, я отошел от стола, продолжая рассказывать:
— Мы знаем только, что треску поймали вчера в Северном море. Агент Николз сейчас пытается выяснить, где именно. Черты лица, насколько мы пока что можем судить, не соответствуют ни одному из портретов девушек, пропавших в последнее время.
В этот момент вошел доктор Ричардс, патологоанатом. Я сообщил ему те скудные сведения, что были
