5
Великий Магистр пришел, как всегда, вовремя. Алейт спросила у подоспевшей служанки, один ли он. Она не испытывала особой симпатии к этому человеку, но муж, похоже, обманывался на его счет. Они часами сидели запершись в мастерской. Алейт по-прежнему называла Великого Магистра евреем, несмотря на то что он семь лет назад обратился в христианскую веру. На торжественном обряде в соборе Хертогенбоса присутствовал сам герцог Бургундский. И когда Алейт высказывала сомнения по поводу этого человека, муж успокаивал ее, говоря, что волноваться не о чем.
Но она волновалась. В присутствии еврея Алейт чувствовала себя неловко. Ей не нравилось властное выражение его глаз, черных, как преисподняя. Они смотрели на все хищно. И в то же время им невозможно было сопротивляться. Высокий лоб, на который острым углом спускались густые темные волосы, длинный нос с горбинкой, большой чувственный рот — все его лицо дышал силой.
Губы еврея всегда были плотно сомкнуты, он никогда не улыбался. Еще и поэтому Алейт ему не доверяла. Но муж тоном, каким разговаривают с непослушными детьми, объяснял ей, что Великий Магистр — его лучший заказчик.
Мастерская мужа, как и их дом, выходила на рыночную площадь Хертогенбоса. По дороге Алейт попыталась сосчитать в уме картины, написанные мужем для еврея за последние годы. Их было по меньшей мере четыре, одна эксцентричнее другой. Последняя, едва начатый триптих, попросту вызывала тревогу.
Алейт боялась, что муж навлечет на себя гнев Братства Богоматери. Йероен состоял в нем вот уже шестнадцать лет, и на протяжении этого времени много работал над украшением капеллы Братства в соборе Святого Иоанна, цветные витражи и окна над хором были его рук делом. Члены Братства всегда обращались к Йероену, если им требовались услуги художника. Несколько лет назад он председательствовал на Пиру Лебедя[4] — а это самая высокая честь, какой может удостоиться член Братства.
Зачем же было ставить под угрозу их привилегированное положение в добропорядочном обществе Хертогенбоса ради капризов этого еврея?
Она, Алейт ван дер Меервенне, родилась в 1453 году у Постеллины, дочери аптекаря, и Гойартса ван дер Меервенне, человека богатого и знатного, а потому всегда обладала этим особым положением. А ее мужа звали Йероен ван Акен, и происходил он из семьи бедных ремесленников. Дед, Ян ван Акен, родом из Ахена, был художником. Отец, Антоний, вместе с двумя братьями пошел по родительским стопам. После его смерти старший брат Йероена унаследовал отцовскую мастерскую. Он подписывался именем ван Акен, как все художники из их рода. А Йероен, чтобы обособиться от них, взял в качестве псевдонима последний слог названия родного города и подписывался как Иероним Босх.
Алейт гордилась тем, что ее муж — художник. Они были женаты уже двадцать пять лет, и между ними никогда не возникало разлада. Йероен очень хорошо управлял имуществом, полученным в приданое за нею. Он распоряжался деньгами по своему усмотрению, и однажды дошло даже до стычки со свекром, когда тот попытался воспользоваться капиталом дочери. Алейт, разумеется, всегда поддерживала мужа. Она слепо верила ему и была признательна за заботу. И самоотречение воздалось ей сторицей, ведь благодаря их браку Йероен обрел куда более высокое положение в обществе. Теперь он был богат и мог не беспокоиться за свое будущее и, значит, работать, как он хотел и на кого хотел.
Вот почему Йероен проводил время в обществе Великого Магистра и поддерживал его учение. Алейт делала вид, что ничего в нем не понимает, но она была неглупа. Тайный культ Великого Магистра и его секты попахивал серой. Рано или поздно все они попадут в лапы к дьяволу.
Они называли себя homines intelligentae,[5] но были болеем известны под именем адамитов. Их учение родилось из ереси Братьев и Сестер Свободного Духа, последователи которого считали себя земным воплощением Святого Духа.
Алейт знала о них не много, но и это малое заставляло ее дрожать от негодования. Поговаривали, что Братья и Сестры Свободного Духа встречаются по ночам в пещерах и исполняют странный ритуал, посвященный Адаму. Прародитель рода человеческого жил нагим в земном раю, и они, мужчины и женщины, исполняли свои обряды, сбросив одежды. Нагими они молились, слушали проповеди, причащались, а церковь свою называли раем. Рассказывали также, что после службы послушники совокуплялись и называли это действо райской радостью.
Алейт пробовала заговорить об адамитах с мужем, но он посоветовал ей не слушать сплетни кумушек. Ведь она сама видит, что Великий Магистр — человек добропорядочный, образованный и любезный. Это была правда. Алейт слышала его рассуждения о философии и теологии, как, впрочем, и об алхимии. Йероен всегда был очень внимателен к словам Великого Магистра, время от времени комментировал его речи, просил объяснений.
Алейт вошла в помещение, более просторное и светлое, чем мастерская, — муж обычно работал тут над своими главными творениями. Мужчины беседовали, стоя возле последней картины Йероена. Это была левая створка недавно начатого триптиха. На ней изображалось Сотворение мира, и называлась она «Земной рай». Хотя земного там было очень мало. Йероен, как всегда, дал волю воображению: этот многоцветный рай населяли единороги, жирафы, слоны, гигантские ящерицы, чудовищные создания, имени которым Алейт не могла придумать. Создатель держал за руку Еву, Адам сидел у его ног.
— Иди же сюда, Алейт, — сказал муж, глядя на нее своими вечно удивленными глазами. Его лицо было призрачно бледным, в углах рта залегли глубокие морщины.
«Он стареет», — подумала Алейт с легкой грустью. Они были одного возраста, в тот год обоим исполнялось по пятьдесят. К ней время было более милосердно. Она оставалась стройной, длинные светлые волосы еще не поседели. Сейчас она носила их по немецкой моде, с пробором посередине, и украшала голову жемчужной диадемой.
Еврей обернулся к ней и учтиво поздоровался.
— Я любовался работой вашего мужа, — сказал он, снова обращаясь к картине. — Ему с удивительной точностью удалось передать чувства Адама.
Алейт подошла ближе к полотну. Адам, устремленный к Создателю, пристально смотрел на только что сотворенную женщину, а та опустила глаза к земле и как будто дремала.
— Он поражен, потому что появившаяся перед ним женщина была извлечена из его собственного тела, — продолжал еврей. — И в то же время его охватило истинно мужское желание пробудить Еву силой своего взгляда. Так исполнится действо познания, уже предвещаемое жестом Творца: Он поднимает правую руку и благословляет их: «Et erunt duo in carne una» — «И будут одна плоть».
Алейт похолодела, услышав эти слова. Ей тут же вспомнилось то, что муж называл грязными пересудами кумушек: адамиты собираются по ночам в пещерах, служат свою мессу, а после вознесения даров и проповеди свет гаснет и мужчины совокупляются с женщинами. Говорили также, что они сходятся как-то по-особому, хотя и не противоестественно. По законам своего бредового учения — так, как Адам познал Еву в раю. У Алейт не хватило духа попросить у мужа объяснений, однако она сгорала от любопытства. Если Братья и Сестры Свободного Духа знают о каком-то особом искусстве любви, то непонятно, как оно может одновременно отличаться от обычного акта соития и не оскорблять Природу.
Помимо воли взгляд Алейт блуждал среди чудовищных существ в пруду у ног Творца. Там извивался трехголовый ибис, а птица с пастью дракона пожирала лягушек, появлявшихся на поверхности воды. Женщина подавила отвращение и постаралась сосредоточиться на словах еврея.
— Я одобряю также те изменения, что вы внесли в изображение драцены. Аллюзия на Шонгауэра была слишком грубой.
Он говорил о Древе Жизни за спиной Адама, имевшем вид толстоствольной пальмы, точнее, драцены, той же, что фигурировала на гравюре немецкого художника Шонгауэра. Однако он, намекая на название растения, изобразил на стволе трех миниатюрных драконов. Йероен же избрал для своей картины
