же захотелось развернуться и пойти обратно. Но в последнее время муж и без того считал ее странной, и это бегство только укрепило бы его подозрение.
Так что, с трудом сглотнув слюну, Алейт двинулась навстречу Йероену с натужной улыбкой на губах.
— Я рад, что ты вышла из дома. — Муж неподвижно стоял на пороге мастерской, словно был не расположен впускать жену.
— Быть может, я не вовремя?
Йероен отошел в сторону и дал ей войти. Он выглядел усталым и подавленным.
— К сожалению, момент неподходящий. Я только что устроил головомойку одному из подмастерьев и до сих пор вне себя от ярости.
Алейт недоверчиво посмотрела на него. Муж славился своим терпением в обращении с учениками. Услышать из уст Йероена, что он вне себя от ярости, — вот это была новость!
— А что он сделал?
— Он по небрежности чуть не поджег мастерскую и едва не уничтожил святого Христофора, которого я сейчас пишу.
Алейт инстинктивно вздрогнула. Она боялась огня и пожаров.
— Быть может, мне лучше прийти в другой раз.
— Как хочешь, — отозвался муж, и его ответ показался ей пощечиной. Йероен не сделал ни малейшей попытки удержать ее. Он как будто, наоборот, хотел, чтобы она ушла.
Удрученная, Алейт снова прошла через рыночную площадь и вернулась домой. Остаток утра она провела у окна своей комнаты, откуда видна была дверь мастерской. Она подозревала, что муж там не один или ждет посетителя и не желает, чтобы жена видела, кого именно.
Однако ее страхи оказались беспочвенными. Йероен не принимал гостей, и никто не выходил из мастерской через ту дверь.
Тем не менее в последующие дни Алейт все более и более убеждалась: муж что-то от нее скрывает. Он был напряжен, рассеян, избегал любого общества, особенно ее. Она подождала несколько дней, потом попыталась выяснить, в чем дело, но Йероен отвечал, по обыкновению, уклончиво.
Тогда Алейт окончательно укрепилась в своих подозрениях: творится неладное. Но что? Она мучилась сутками, но ей ничего не удавалось узнать. Алейт уже собиралась вернуться к привычному образу жизни, как вдруг однажды госпожа ван Осс, придя домой из собора, куда она ходила слушать репетицию хора, сообщила ей потрясающую новость. Тогда Алейт поняла, что же так гложет мужа.
В городе, по словам взволнованной компаньонки, только об этом и говорят: Якоб ван Алмангин отказался от католичества и вернулся к еврейской вере.
Это известие принесло Алейт огромное облегчение. Значит, она никогда не ошибалась насчет еврея. Он был отступник, расчетливый лицемер, человек-флюгер, готовый перейти с одной стороны на другую ради собственной выгоды. Муж был слеп, доверяя ему.
Она с тревогой ждала возвращения Йероена домой, чтобы бросить ему в лицо: «Я же тебе говорила!» — но ее ждало разочарование. Муж пришел очень поздно, еще более мрачный, чем всегда, и, не сказав ни слова, заперся в комнате для чтения.
С тех пор как Алейт заболела, они спали порознь, поэтому она так и не узнала, во сколько он лег, а наутро он ушел из дома прежде, чем она проснулась. Так что ей оставалось только дожидаться вечера. Однако муж снова вернулся поздно и в черном настроении, отказался от ужина и заперся в своей комнате.
На следующий день повторилось то же самое, и Алейт уже не знала, что и думать. Госпожа ван Осс начала задавать вопросы, слуги тоже любопытничали по поводу странного поведения хозяина.
К счастью, на пятый день Йероен все-таки сел за общий стол. Атмосфера была не слишком приятной. Алейт чувствовала себя напряженной, а госпожа ван Осс только и делала, что украдкой поглядывала на чудаковатого мужа хозяйки. Так или иначе, вечер прошел, и дом ван Акенов, казалось, вернулся к нормальному существованию.
С течением времени Алейт пришлось отказаться от своего плана взять реванш: было ясно, что муж не потерпит ни малейшего упоминания об этом человеке, которого он так почитал, как божество. Обращение еврея в прежнюю веру осталось черным пятном в их жизни, и они не сказали друг другу ни единого слова об этом до самой смерти.
Йероен снова с головой ушел в работу, и казалось, будто Великого Магистра Братьев и Сестер Свободного Духа никогда не существовало. Муж продолжал писать картины, насушенные чудовищами и демонами, изображения ада и рая, триптихи, посвященные святым, но ни на одном из них Алейт больше не нашла женской фигуры, походившей чертами на Катарину. Словно прекрасной чувственной натурщицы никогда не было на свете.
Сама она внешне как будто вернулась к спокойной жизни, которую вела до появления еврея. Но ничто уже не будет как прежде для благородной Алейт ван дер Меервенне, почтенной и добропорядочной жены Йероена ван Акена, художника, который подписывал свои картины именем Босх.
(Вверяю его тебе, позаботься о нем.)
16
На следующее утро в восемь часов я пришел к дому Шару вместе с Ребеккой, мы позвонили в дверь. Мажордом снова провел нас в гостиную, где мы ждали хозяина накануне вечером. Минут через десять явился Шару. Мы его явно разбудили: вид у писателя был помятый и сонный.
— Чего вам еще надо? — спросил он грубо.
Никому бы не понравилось видеть в своем доме в восемь утра полицию. Однако реакция Шару меня удивила, ведь он всегда был очень учтив.
— Вы солгали. — Я сразу же перешел в наступление.
Писатель снял очки и потер глаза.
— Значит, вы обо всем узнали.
— Почему вы не сказали мне, что наняли Джули Бонем в качестве детектива?
Он снова надел очки.
— Хотите кофе? Мне правда очень нужна чашечка кофе, а потом я вам расскажу, как все обстояло на самом деле.
Я согласился. Ребекка отказалась. Эта чистюля никогда ничего не брала от других. А в участке с недоверием относилась даже к пластиковому стаканчику в кофейном аппарате. Я много раз видел, как она заменяла его своим, который доставала из ящика стола. А ящик, разумеется, запирала на ключ.
До сих пор я насмехался над этой странностью Ребекки, но теперь совсем по-другому смотрел на такие вещи. После того как прочитал последнюю главу рукописи, в которой Алейт ван дер Меервенне, тоже одержимая манией чистоты, дошла до того, что носила власяницу и прикладывала к телу раскаленные камни. Может, моему сержанту нужна помощь психиатра? А то еще однажды явится в участок, искромсав свое прекрасное тело.
Мажордом подал кофе и молча удалился. Я заметил, что Шару пьет без сахара.
— Я нанял Джули Бонем горничной, чтобы она занималась своей настоящей профессией, — сказал он, как только поставил чашку на стол. — А именно, ремеслом детектива, как вам уже известно.
— А как же заболевшая горничная?
Писатель посмотрел на меня в замешательстве.
— Я имею в виду девушку, вместо которой приехала Джули Бонем. Сколько вы заплатили ей, чтобы она сказалась больной?
— Она не притворялась. Она действительно заболела, и это был подарок судьбы — Джули Бонем смогла сразу же приступить к расследованию. Но если бы горничная не заболела, я нашел бы другой способ, чтобы Джули попала в мой дом.
— За кем она должна была следить?
