По ночам боль в животе и костях становится непереносимой. Я смотрю в окно, на уличные фонари, надеясь, что они меня отвлекут. Сначала боль горячая, она начинается глубоко в самой середине меня и расширяется, охватывая внутренности, а потом прожигает кожу и выступает на поверхности в виде пота, крохотными, похожими на слезы капельками, холодной лихорадкой. Обычно я высовываю ногу из-под восьми одеял, которыми я накрыта, и пытаюсь дотянуться пальцем до холодного кафельного пола, но я никогда до него не достаю.
Два дня назад я упала с кровати. Наверно, я как-то перевернулась, пока падала, или что-то в этом роде, потому что я кругом в синяках. Я пролежала там минут сорок, прежде чем позвать сестру. Я хотела было подняться сама, но решила, что пол не хуже кровати, поэтому осталась лежать на полу, дрожа и мысленно аплодируя вентиляционной системе за ее способность поддерживать арктическую температуру в больнице.
Потом ко мне в палату вошла медсестра и нашла меня. Она подобрала меня, как ребенка, укрыла одеялами, а потом сделала странную вещь: поцеловала в лоб, и погладила по голове, и много раз повторила мое имя, пока у меня не стихла даже самая жгучая боль и я смогла почувствовать синяки.
Когда-то я умела делать колесо на одной руке. На нашей сухой летней лужайке с фруктовым льдом во рту… Это Холли меня научила в конце концов. Я изводила сестру, прижимала ее к земле и облизывала лицо, а она хлестала меня своими волосами. Я ходила на занятия по аквааэробике в группу с пожилыми женщинами, просто ради смеха. Однажды я просидела всю ночь, готовясь к экзамену по биологии, и мы со Сьюзен выпили на двоих двадцать шесть коктейлей с «Джеком Дэниэлсом», а потом заявились на жуткую, чудовищно скучную вечеринку медицинского факультета и проорали с шотландским акцептом во все горло: «Да пошли вы все!». Было время, когда мне приходилось так много всего успевать, что я не могла все запомнить и должна была записывать на обрывках бумаги. Мы ходили ужинать с Солом и держались за руки и смотрели друг на друга – Как Смотрят Юные Влюбленные. Мы говорили серьезно и тихо, проливая вино на белые скатерти и обмениваясь тайнами.
Теперь я вспоминаю себя, как совершенно другого человека. Я поменяла дыхание на мокроту. На холодную лихорадку. Меня разрушает вкус стали и меда у меня во рту.
Скрип-скрип, скрипит нож. Скрип-скрип. Скрипит моя жизнь. Я недоносок. Я ничто.
Сегодня пришлось отправить Сола восвояси. В нем я вижу отражение того, как я блекну, вижу стиснувшее его горе в глазах, и он тихо говорит, когда думает, что я не слышу, он говорит: «Пожалуйста, милая, соберись с силами».
Тщеславие, ужасный зверь, живет даже в самых безобразных людях и в этой женской оболочке, усыхающей в глазах ее бывшего любовника. Он принес мне овсяное печенье. Он съел одну штуку, а я две. Врач будет доволен. Это значит, что я смогу прогуляться по коридору. Холли меня отведет.
Бывали дни, когда я чувствовала только ноющую боль в животе, которая съедала меня изнутри, и наконец она победила. Наверно, я расплачиваюсь за все пропущенные ужины и месячные, за все мои мысли о бессмертии. Я студентка-медик, я знаю правила, по которым функционирует организм, знаю, что он работает на энергии: если ничего не вложишь, ничего и не получишь. Почему же после того, как я столько времени ничего не вкладывала, из меня все это выходит? Откуда оно берется?
Когда приходит Холли, я прошу ее принести мои черные джинсы, несколько футболок и свитер. Она смотрит на меня с любопытством.
– Да ну брось, мне просто до смерти надоела эта роба, хочу надеть что-нибудь нормальное.
Холли подходит и встает у моей кровати.
– Ладно, тогда съешь это.
Она протягивает мне яблоко и еще три печенья. Я с отчаянием смотрю на нее. Она жалеет меня и достает швейцарский армейский нож, разрезает яблоко, и мы едим его вместе; она дает мне очень тоненькие дольки. Есть строгое правило насчет количества калорий, если я хочу, чтобы меня сняли с трубок: не меньше трех сотен калорий в день. Мы с врачом заключили сделку.
Я достаю из дневника банковскую карточку и передаю ее Холли.
– Сними сотню и завтра принеси мне.
– Жизель…
– Сделай, как я тебя прошу!
Она смотрит на карточку.
– Если ты хочешь сбежать, скажи. Чтобы я тебя нашла.
– Никуда я не денусь. Посмотри на меня! Просто я хочу заказать пиццу.
Я усмехаюсь:
– Ты же терпеть не можешь пиццу.
Она сует карточку в джинсы, и крошит печенье в руке, и скармливает мне шоколадные крошки длинными тонкими пальцами.
Сегодня мне приснился новый сон: как будто я падаю в пустое пространство, и на мне нет электродов, которые тянули бы меня вниз. Женские руки гладят мое тело, двигаются вверх-вниз с мягкой настойчивостью, по рукам, ногам, лицу. Я знаю, чьи это пальцы, не Холли, не Ив. Они складываются, как крылья, бьются у моего бока. Они тянут меня вверх, и вдруг оказывается, что я сижу на кровати.
Наконец, в первый раз за несколько дней я проснулась, я чувствую себя почти нормально, по крайней мере, в голове нет такого тумана, как раньше, и не так больно. Я вытягиваю катетер и слезаю с кровати. Такое ощущение, что я на Луне, только в этот раз я не качаюсь и не падаю: голые ноги опускаются на холодный кафельный пол, я нахожу брюки, которые принесла мне Холли, они висят на стуле. Я надеваю их и туго затягиваю ремень, чтобы они не падали.
«Вот молодец».
Я достаю пять двадцаток и карточку.
– Спасибо, – шепчу я, надевая футболку на голое тело, – грудь стала такая маленькая, что лифчик ни к чему.
На стуле сумочка Агнес, золотая и безвкусная, она недавно подарила ее Холли. Я открываю ее, и внутри оказываются обезьяний череп, горсть шоколадных конфет и тюбик губной помады Агнес сумасшедшего оранжевого цвета. Я иду в туалет, включаю свет, но тут замечаю нечто такое ужасное, что хватаюсь руками за стену.
«Ты молодец. Не надо пока смотреть в зеркало».
«О господи. Господи боже мой. Ты видела, на что мы стали похожи?»
«Видела».
Я пытаюсь выбросить из головы образ костлявой девушки с зелеными зубами, которая я сама. Я хватаю сумку и принимаюсь искать туфли. Поиски приводят меня к паре разноцветных шлепанцев, которыми мне и придется удовольствоваться. Я шлепаю в них вокруг кровати, выясняя, смогу ли я пройти бесшумно; у меня выходит шаркающая походка, и медсестра может подумать, что это какой-нибудь старик плетется в туалет. Я так рада новой одежде, я то и дело провожу по себе руками, чувствуя острые кости.
«Сейчас важно, чтобы ты не думала о внешности. Важно, чтобы ты сосредоточилась на главной задаче: выбраться отсюда».
«Но куда мы пойдем?»
«Это не имеет значения. Не знаю, как ты, а мне осточертели больницы. Предпочитаю побыть в каком-нибудь уединенном месте».
«Ладно, по правде сказать, я бы не отказалась от гамбургера».
«От гамбургера?!»
Меня пробирает дрожь. Мы проделали такой путь, и тут это. Я опускаюсь на пол ладонями и коленями. Я зарвалась, и она разрычалась. Вот дура, какая же я дура. Теперь она ни за что меня не
