Вот текст принятого документа:
Вполне возможно, что это была первая в истории шахмат петиция, подписанная почти всеми ведущими гроссмейстерами мира. Некоторые из них (Тимман, Сейраван, Майлс) удивлялись: «Мы, конечно, подпишем эту бумагу, потому что ты должен сыграть с Корчным, но скажи, почему ты не поехал в Пасадену? Как ты мог рисковать всей своей шахматной карьерой только потому, что был выбран не тот город?..»
Единодушие, проявленное гроссмейстерами, дало ФИДЕ понять, что шахматный мир не согласен с неспортивным решением президента. Не оставалось сомнений в том, что вопрос о нашем со Смысловым участии в финале будет решаться за шахматной доской. Не ясно лишь, как развивались бы события, не прими тогда Корчной благородного решения играть полуфинальный матч, а воспользуйся он своим формальным правом на выход в финал. Конечно, моральное осуждение — это сила, но в своей жизни я встречал людей, которые моральное осуждение шахматного мира воспринимают, как простой насморк. Корчной же на деле доказал, что его критика «бумажного» чемпионства была не пустым звуком.
Нашим личным взаимоотношениям помог блицтурнир в Герцог-Нови, на побережье Адриатики, организованный сразу после Никшича. Я выиграл это состязание и притом дважды победил Корчного. Думаю, ему импонировало то, что я играю с ним в одном турнире, несмотря на то, что переговоры о матче находились в критической стадии. Нам удалось несколько раз откровенно побеседовать о будущем матче, которого мы оба с нетерпением ждали.
Итак, колесо закрутилось в обратную сторону. Свершилось «чудо». Чтобы довершить его, потребовались деньги. Советская федерация согласилась на штраф в размере 210 тысяч долларов. Часть денег выплатили Корчному в качестве компенсации за аннулированную победу, часть пошла на возмещение расходов по организации матча в Пасадене и на покрытие финансового и морального ущерба, понесенного ФИДЕ. (Правда, реально вся сумма выплачена не была. Когда страсти улеглись, Кампоманес предложил нашей федерации облегчить бремя взваленной ноши. Взамен части суммы в Советском Союзе были проведены шахматные семинары для развивающихся стран, которые, надо сказать, особой пользы не принесли, поскольку приехали в основном не играющие шахматисты, а функционеры от спорта.) Кроме того, Корчному было обещано прекратить бойкот турниров с его участием, начатый Шахматной федерацией СССР в 1976 году.
Вот какую цену заплатила советская сторона, чтобы возместить урон, нанесенный в результате махинаций с полуфинальными матчами. Это была самая крупная уступка нашей федерации за всю историю ее взаимоотношений с ФИДЕ, и Кампоманес с удовольствием воспользовался случаем продемонстрировать шахматному миру, как он утер нам нос. Да, то был драматический момент в жизни нашего спортивного руководства. Оно было вынуждено защищать себя и затаилось в надежде, что ветер перемен ослабнет или даже изменит свое направление…
Теперь предстояло найти место проведения матчей.
Ключевую роль сыграл тогда английский гроссмейстер Реймонд Кин, занимавший в ФИДЕ пост секретаря Совета игроков. Он прилетел в Москву для переговоров с руководством Советской федерации. Кин был удивлен, когда сам начальник Управления шахмат Крогиус встретил его в аэропорту (редчайшая честь!), но еще больше он удивился, когда все наперебой стали рассказывать ему о том, как они тут помогали Каспарову. Это было что-то новенькое… Кин сказал, что мог бы быстро организовать оба матча в Лондоне, но при условии: советская сторона публично признает, что Кампоманес, выбрав Пасадену, не превысил полномочий президента ФИДЕ, и выплатит оговоренную компенсацию. Кампоманеса он уже уломал, пообещав, что его издатели подарят развивающимся странам большое количество шахматной литературы для популяризации там шахмат. Способ же побудить Корчного согласиться с этими условиями, как сказал Кин, заключался в комбинации денежных инъекций с прекращением его бойкота в турнирах.
После недельных дискуссий вопрос был решен практически на тех условиях, которые привез в Москву Кин.
Итак, матчи, разбросанные вначале по разным уголкам земного шара, должны были теперь встретиться в лондонском «Грейт-истерн-отеле». Спонсором выступила компания «Acorn Computer», выложившая 75 тысяч фунтов стерлингов, что превысило предложения Голландии, Австрии и Югославии. Итогом шумного скандала вокруг матчей стал еще больший интерес к ним.
Подняла мое настроение также поездка в Барселону, где по итогам 1982 года мне был вручен первый «Оскар». Я получил во время голосования 1021 очко, Карпов — 943. Замечательным в поездке было и то, что со мной впервые смогла поехать мама. Редко кому из советских шахматистов тогда удавалось взять с собой за рубеж близкого родственника: это особый знак доверия со стороны властей! В моем случае это было немаловажным, так как упорно распространялись слухи о том, что я останусь на Западе. Не исключено, что в глубине души мои противники хотели этого — чтобы и мне можно было навесить ярлык врага, как Корчному и многим другим нашим «невозвращенцам». Но мне и сейчас нечем их обрадовать: я не имею ни малейшего желания остаться на Западе. Конечно, там я мог бы больше зарабатывать, да и многие бытовые вопросы решались бы гораздо легче. Но получать подлинное удовлетворение от общественной и политической деятельности можно только у себя дома, на родине. Думаю, человеку вообще трудно раскрыть заложенный в нем потенциал, если он оторван от своих корней.
Атмосфера вокруг нашего матча с Корчным, когда мы, наконец, сели за доску, оказалась гораздо спокойнее, чем ожидалось. Все страсти были растрачены в предматчевых боях, и теперь мы могли сконцентрироваться на шахматах. Отношения с Корчным у меня были нормальные, возможно и потому, что в 1976 году, когда его публично осудили советские гроссмейстеры, мне было всего тринадцать лет и я не принимал в этом участия.
Нельзя сказать, чтобы я недооценивал Корчного как шахматиста. Я сознавал, что это опаснейший противник с богатым опытом матчевой борьбы. Недаром он уже дважды выходил в финал чемпионатов мира! Разница в возрасте составляла 32 года, что, конечно, давало мне известное преимущество, но Корчной все же владел множеством шахматных приемов. Я знал, что не должен позволять ему диктовать игру в простых и технических позициях. Поэтому особое внимание уделил изучению окончаний, что составило сорок процентов всей подготовки. Мы работали так: тренеры показывали мне какую-нибудь позицию из практической партии и предлагали ее проанализировать. Затем сравнивали оба пути — мой и приведенный в книге. Таким образом мы разобрали все лучшие практические окончания за последнюю четверть века. В матче это окупилось с лихвой!
Итак, 21 ноября в 16.00 моя белая ферзевая пешка двинулась на два поля вперед. Напомню, что в Пасадене уже один этот ход принес Корчному победу в матче. Но в Лондоне 1-ю партию я проиграл. Корчной начал игру уверенно и быстро, в то время как я подолгу задумывался. В итоге у меня осталось полчаса на 22 хода, у Корчного — в три раза больше… Это была победа опыта над надеждой! Вспомнилась невеселая статистика: во всех двенадцати выигранных им до этого претендентских матчах Корчной, поведя в счете, уже не уступал лидерства. Но тогда еще мало кто знал, что 13 — мое счастливое число!
Решающий момент наступил в 6-й партии, которая после напряженной борьбы была отложена в неясной, но, вероятно, ничейной позиции. При доигрывании Корчной, пытаясь обострить игру, избрал не лучшее продолжение, и на 57-м ходу возник прозаический ладейный эндшпиль, в котором от белых для достижения ничьей требовалась определенная точность. Корчному нужно было отдать ладью за проходную пешку в выгодной редакции, но он допустил перестановку ходов, зевнул промежуточный шах, после чего его позиция стала безнадежной…
В интервью, данном по окончании матча, который я выиграл со счетом 7:4, Корчной признался: «После шестой партии я потерял веру в мою технику и моих секундантов. Счет стал равным, но психологически матч был проигран. Мое доматчевое представление о Каспарове, как об игроке одного нокаутирующего удара, было ошибочным. Каспаров очень техничен для своих лет. Он идет на риск только
