двигаться дальше.
Идти стало значительно легче. Тропинка не особенно круто, но все же шла вниз. Теперь меня окружал полумрак — по обеим сторонам тропинки поднялась такая густая сосновая поросль, что временами приходилось раздвигать ветви руками. На всякий случай я вынул пистолет, осмотрел его и опустил в незастегнутую кобуру. Меньше чем через километр деревья расступились, и меня охватил порыв ветра. Я вышел на обширную полянку, покрытую свежей травой. С трех сторон ее окружал лес, с четвертой круто поднимался песчаный обрыв. Невдалеке от него стоял небольшой деревянный домик. Это и было жилище лесника. Здесь тропинка разветвлялась: левый ее отросток почти под прямым углом уходил в сторону обрыва. Около домика никого не было. На стук в дверь никто не отозвался, только послышался лай собаки. Я осторожно заглянул в окно и увидел оскаленную морду молодой овчарки.
Так никого и не застав, я свернул на тропинку и решительно зашагал к Мариендорфу. Собачий лай очень скоро потонул в чаще деревьев, и меня снова окружила тишина.
И вдруг над моей головой мелькнуло что-то темное. Инстинктивно я отскочил под дерево. Вокруг все было опять спокойно, только мне показалось, что в шелест ветвей на вершине горы на мгновение вмешался посторонний звук.
Держа пистолет наготове, я двинулся вперед и осторожно раздвинул кусты. На траве лежала темно- синяя кепка. Это был самый обычный головной убор, каких можно увидеть сотни в любом городе. Синяя кепка с плетеным хлястиком. Она могла свалиться только с головы человека, находившегося у самого обрыва над моей головой. Я внимательно рассмотрел ее. На ней не было ни инициалов, никакой другой бросающейся в глаза отметки, за исключением мелочи. На одной из кнопок, придерживавших хлястик, был отломан кончик медной лапки.
На вершине обрыва ничто не говорило о присутствии человека. Если только тот, с кого ветер сорвал кепку, не имел причин скрываться, он должен был спуститься вниз. Я ждал. В лесу по-прежнему было тихо. А может быть, этот человек не счел нужным спускаться и давно уже ушел? Или ждет, пока я выйду из лесу? В обоих случаях мое ожидание могло продолжаться до бесконечности.
И тогда мне пришла в голову простая мысль. Не став больше ждать, я положил кепку на куст, но так, чтобы она не бросалась в глаза с тропинки. Запомнить место было нетрудно: здесь росла огромная сосна с раздвоенной, похожей на лиру, верхушкой.
Еще через пару километров в зелени ветвей замелькали черепичные крыши. Первый домик стоял поодаль от остальных, выходя коричневого цвета штакетом прямо к тропинке. Насколько я помнил, по описанию Герхардта, это и был домик его племянницы.
Я не ошибся. Стоило только мне подойти к штакету, как из дверей появилась она сама. Я узнал ее сразу. На ней было то же платье, что и утром. Изможденное, усталое лицо делало ее значительно старше тех тридцати двух лет, о которых говорил как-то Герхардт. В глазах ее сначала промелькнул испуг. Чтобы все стало ясным, я сказал, что пришел из Грюнберга. Она приветливо закивала головой.
— О, заходите, пожалуйста. Я очень рада, что вы пришли. Я приходила к вам. Мне, право, неудобно, что я заставила вас побеспокоиться…
— Я просто гулял по лесу и завернул сюда, — успокоил я ее. — Фрау Лерхе, если не ошибаюсь?
Она кивнула.
— Прошу вас в комнату… Карл, — сказала она, пропуская меня вперед, — у нас гость. Познакомьтесь, пожалуйста, это мой муж…
Навстречу мне из-за небольшого столика, стоявшего у окна, поднялся среднего роста человек с хмурым, обсыпанным пороховыми пятнами, и, как я сразу подумал, видимо, умеющим быть и приятным, лицом.
— Лерхе, — сказал он, — Карл Лерхе. Садитесь, пожалуйста.
Левой рукой он придвинул мне стул, правой руки у него не было.
Он поймал мой взгляд и хмуро усмехнулся.
— Разряжал бомбу в Кельне и, как видите, не совсем удачно, — сообщил он самым обычным тоном, но я понял: он хотел меня предупредить, что на Востоке не был. — Вот так и живу теперь на милостях фатерланда. Человек — не человек, а так, наполовину. Но что бы то ни было, это спасло меня от худшего. Там у вас так просто не отделался бы.
— Ладно, Карл, — мягко перебила жена, — об этом потом. Сейчас мы должны рассказать…
— Да, пожалуй, ты права, эта история очень скучная. Хотел бы я знать… Ну, ладно…
Он умолк, предоставляя слово жене.
— Да, это все очень, очень странно, — произнесла задумчиво фрау Лерхе. — Кто бы мог подумать?..
— Значит, и вы считаете, что Витлинг?..
— Черта с два, — снова вступил в разговор Лерхе. — Так я этому и поверил. Он только приготовился по-настоящему вздохнуть после наци, как тут…
— Карл, — с упреком перебила жена. — Ведь ты же разрешил мне…
— Ну ладно, ладно, — проворчал он, отходя к окну. — Но только, повторяю, этому твоему собачьему барону я не верю ни на полпфеннига. И если еще раз эта бульдожья морда покажется на нашем пороге, я выброшу его вон!..
— У него никуда не годятся нервы, — извиняющимся шепотом сказала фрау Лерхе. — Вот так третий год. Ничего нельзя сказать против… А тут еще такой случай… Ведь он очень близко знал Витлинга.
Я посмотрел на Лерхе. Он стоял у окна, повернувшись к нам спиной, но профиль его был мне виден. Правая щека Лерхе дергалась.
— Я узнала от Герхардта, что вы очень серьезно отнеслись к этому делу. Мне казалось, что если дело касается немца, то… Одним словом, мы вам очень благодарны. Карл служил с его сыном в Африке и…
— И они отправили его той же дорогой, которую предназначали и мне, — не оборачиваясь, проворчал Лерхе, — но я счастливо отделался, а он…
— Так вот, я хотела сказать, — продолжала Лерхе, — я узнала об этом еще вчера. — Но только сегодня смогла прийти в Грюнберг. В комендатуру утром мы зайти так и не решились, да и потом похороны… Одним словом, мне кажется, я знаю, кто был у Витлинга днем перед тем, как все это случилось. Вернее, мне сказали об этом.
Она сделала паузу и посмотрела на мужа, но тот все так же неотрывно смотрел в окно.
— Кто же это был?
— Кюгельман, наш сосед, — тихо произнесла она.
— Откуда вы об этом узнали? — спросил я, следя за ее побледневшим лицом.
— Мне сказал об этом человек…
— Бульдог, — неожиданно резко повернулся Лерхе. — Бульдог, и она ему верит! Значит, есть основания…
— Карл, Карл, — умоляюще произнесла она. Ведь я же дала слово. Прошу тебя, замолчи…
— Замолчать! — он шагнул вперед. — Я должен замолчать?! Когда нас совали головами в мясорубку, этот боров увивался за нашими женами! Может быть, ты мне скажешь, за какие блага его оставили здесь?
Горячая краска залила лицо фрау Лерхе.
— Боже мой, — почти простонала она. — Ты не понимаешь, что говоришь. Что могут подумать?
Лерхе вдруг обмяк и неловко нагнулся к ней, словно хотел обнять ее.
— Ладно, прости. Больше не буду… Я даже уйду, чтобы не мешать тебе.
И он действительно хлопнул дверями. После его ухода воцарилось неловкое молчание, которое нарушил стук топора: во дворе Лерхе яростно колол дрова.
— Кюгельман сейчас здесь? — спросил я, постаравшись сделать вид, что вся эта сцена прошла мимо моего внимания. — И кто он такой?
— У Кюгельмана тут небольшой участок земли, но сейчас он его забросил. У него тяжело заболела жена. Она у родственников, где-то под Нейштадтом, и он отправился к ней. Это, наверное, произошло сразу после того, как он был у Витлинга. Во всяком случае, с тех пор мы его не видели.
— У него остался кто-нибудь дома?
Она покачала головой:
