Ну, а Коллинза? Что больше его привлекало — произведения искусства, замурованные в нише, или вот эти копии? Наверное, и то и другое, но скорее всего третье. Коллинз не все сказал Квесаде. Этим третьим была копия знаменитой картины Леонардо да Винчи «Тайная вечеря», написанной им в трапезной монастыря Санта-Мария делле Грацие. Здесь эзоповский талант Абендрота и Вернера развернулся в полном блеске. Не меняя ни одной линии в положении фигур, расположенных за столом, они сумели придать картине совершенно противоположный смысл.
Один чуть заметный поворот ладони левой руки внутрь — и жест Христа при словах: «Один из вас предаст меня» меняет свое значение. Кажется, будто он приглашает присутствующих начать какой-то торг. И поднятые руки апостолов и положение их фигур выражают теперь, хотя все как будто остается на месте, не возмущение, не растерянность, не протест. Бурное движение приобретает совершенно другой смысл. Торг начался. Жадный, азартный торг вокруг чего-то, что, наверное, не уместится на этом столе, будь он даже в тысячу раз длиннее.
Христос ждет. Впрочем, пожалуй это не совсем тот Христос, которого создал да Винчи. Хотя обреченность и сохранена в его облике, это не та внутренняя обреченность и бестрепетная жертвенность, с такой силой запечатленная гениальной кистью Леонардо; это обреченность под действием каких-то внешних неумолимых сил, которые трагическими, тревожными тонами неотвратимо сгущаются под сводами трапезной.
И нет, не Иуда здесь будет предателем. Выражение лица Иуды ничем не отличается от остальных. Его тоже влечет к середине стола. Он уже не сжимает пальцами кошелек — награду за свое предательство, а, наоборот, готов его предложить, как цену за что-то, что в равной степени привлекает всех. В лицах апостолов почти ничего нет от подлинника Леонардо. Здесь не найти ни потрясенных, ни возмущенных, ни готового на предательство. Здесь нет ни мрачного Иуды, ни грустного Иоанна, ни мужественного Петра. Здесь все сообщники и все предатели. Лица апостолов с полной откровенностью говорят об этом.
И лица эти не только вполне современны, но и некоторые просто знакомы. После копий Гойи нас это уже не могло удивить. Два лица были известны нам по фотографиям, и мы их узнали сразу. Это были доктор Шахт, хозяин нацистской экономики, и Крупп, глава известного всему миру концерна и стальной король третьего рейха. В апостоле, сидящем в правом углу стола, мы без труда нашли уже знакомые черты рейхсмаршала Геринга. Но вот четвертое узнанное нами лицо поразило нас. Оно оказалось знакомым совсем не по портретам. Мы видели его совсем недавно, и видели не где-нибудь, а здесь, в доме Абендрота. Ни архаическая прическа, ни необычное одеяние не могли поколебать нашего убеждения — крупные квадратные черты лица этого человека достаточно хорошо запомнились каждому из нас. Это был Коллинз.
Да, это был Коллинз. В этом мы убедились с полной очевидностью несколько дней спустя в Берлине. Там же были установлены и личности еще трех «апостолов». Это были крупнейшие финансовые заправилы Старого и Нового света, президенты военных концернов, те, кто со времен плана Дауэрса непрестанно вливал кровь в жилы германского империализма. Абендрот зашифровал одну из кульминационных сцен встречи дирижеров и исполнителей. Смысл происходившего торга становился теперь предельно ясным. На одной стороне была людская кровь, на другой — золото.
Вот они, современные апостолы, которые пришли на смену библейским, вот те, кто взял на себя ответственность за судьбы христианской цивилизации. И лицо самого Христа, казалось, выражало не смысл всемирно известных, произнесенных им, по библейской легенде, в этот момент слов «один из вас предаст меня», а «все вы предали меня».
Было очевидно, что основой для создания этой копии Абендроту послужило какое-то секретное совещание. Войдя в доверие к нацистской верхушке, Абендрот сумел заглянуть в одну из наиболее тщательно охраняемых тайн фашистского режима и его покровителей. Это было тем более вероятно, что в углу копии отчетливо вырисовывалась надпись:
«5 июля 1936 г. Нюрнберг».
Спустя несколько дней здесь же, в доме Эриха Абендрота, с разрешения его хозяйки, была проведена пресс-конференция с участием журналистов из западных зон оккупации.
Заявления Анны Абендрот и Герхардта и многочисленные вопросы, заданные Квесаде и всем прочим, произвели довольно сильное впечатление на присутствующих. Версия о самоубийстве Витлинга была похоронена окончательно. Но наибольшее впечатление произвела, конечно, выставка копий Абендрота и Вернера, которую мы приберегли на заключительную часть пресс-конференции.
Журналисты всех континентов получили сенсационный материал. Но, кажется, мало кто им воспользовался в полной мере. Здравствующие ныне «апостолы» крепко держали в своих руках не только акции военных компаний, но и приводные ремни от большинства крупнейших газет. Однако назначение Коллинза экономическим советником со всеми вытекающими отсюда выгодами не состоялось. Его партнерам тоже временно пришлось уйти в тень. Слишком свежи еще были раны, причиненные народам, чтобы люди, подобные Коллинзу, могли игнорировать направленную против них волну возмущения. И самое знаменательное заключалось в том, что Коллинз при всей силе, которой он обладал, не решился инспирировать в печати кампанию с обвинениями кого-либо в подделке и клевете.
В таких случаях лучше всего хранить молчание и ждать, пока все позабудется. Кроме того, дата в углу картины, конечно, не определяла день ее окончания. Она указывала день запечатленной Абендротом встречи людей, готовивших человечеству новую мировую войну.
Это полностью подтвердили старые, попавшие в руки работников магистратуры газеты, в которых сообщалось о «туристском» путешествии группы американских бизнесменов по Баварии в первых числах июня 1936 года. Среди этих туристов было и имя Коллинза.
Тактика молчания была применена теми, кто стоял за Коллинзом, и после, когда в одном из уцелевших зданий Берлина открылась выставка копий картин Абендрота и Вернера.
Но что бы там ни было, а труд художников-антифашистов не оказался напрасным. Пусть с опозданием, но они внесли свой вклад в дело морального разгрома фашизма и тех закулисных сил, которые его вскормили и поддерживали.
НЕОЖИДАННАЯ ВСТРЕЧА
Прошли годы.
Вся эта история стала постепенно сглаживаться в моей памяти, и только теперь встреча со знакомой картиной заставила в малейших деталях вспомнить прошедшее.
За открытыми окнами угасал теплый летний день. В сизоватой дымке таяли очертания черепичных крыш, загорались огоньки в узеньких окошечках мансард. Снизу, из небольшого скверика, разбитого у самого входа в гостиницу, раздавался детский смех. Как все это было далеко от пришедших на память первых послевоенных месяцев. «А Гофман, — подумал я, — где сейчас этот честный рабочий парень? На каком участке трудится он, строя новую, демократическую жизнь? Может быть, он снова где-то поблизости от Альтштадта и я смогу с ним увидеться. Нужно будет навести справки».
Я вышел из комнаты и спустился в вестибюль. Тот самый портье, что с таинственным видом послал меня в музей, стоял за своей конторкой у зажженной настольной лампы и со скучающим лицом перелистывал книгу. Увидев меня, он оживился.
— Добрый вечер, — произнес он приветливо, — а мы тут поспорили без вас с Гансом, — он кивнул головой назад. — Скажите, большой такой собор с красивыми круглыми куполами, он в Кремле или около него? Ганс утверждает, что на снимках он за стеной.
— Вы имеете в виду собор Василия Блаженного, — сказал я, поняв, что его интересует, — он на Красной площади, на противоположном конце. Так что можете считать, что вы выиграли.
— Ганс! — закричал портье, обернувшись назад, — Ганс, иди же сюда. Ага, убежал, ну ничего, от пива тебе все равно не отвертеться. Хорошо, что вы приехали, а то бы мне пришлось ждать будущего года. Вы знаете, мы едем на экскурсию в Москву. Но вы же подтвердите утром, что я прав?
