его холодные уши. – А времени уже – пол-двенадцатого. Может, тебе пора?
– Мне пора – когда я этого захочу. Или ты. Но теперь твоя очередь мне что-нибудь рассказывать.
– Что?
– Расскажи о Бердслее.
– Интересуешься графикой?
– Не очень. Я люблю Шагала и Модильяни, но Бердслей не столь известен, и мне хочется повыпендриваться широтой своей эрудиции, не опасаясь того, что ты спросишь: «А кто это такой?»
Ника отстранилась от него, качая головой.
– Все-таки ты очень беззащитный. Открытый, и от этого беззащитный.
– Скажи – милый.
– Возможно.
– Тоже неплохо. Ну ладно, о живописи говорить будем?
– Не охота. У нас, вообще-то знакомство. Расскажи о себе.
– Неинтересно. К тому же печально. Ты будешь скучать и плакать.
– Начинай!
– Минутку.
Максим ткнулся лицом в ее щеку. Затем прикоснулся губами к ее брови. Женщина не реагировала, окаменев в его объятиях. Протеста не последовало, и Максим мысленно поздравил себя. Он отодвинул голову, посмотрев на серьезный, длинноносый профиль.
– Ой, извините. Рефлекторное движение. Исправлюсь! – Пообещал он, надеясь на то, что Ника не желает его исправления.
Она сделала вид, что ничего не произошло, и вернулась к разговору.
– Ну, рассказывай. Ты был женат, верно?
– Был. Дважды. Да ладно, дело прошлое. Но трое детей. Их жалко.
– Так зачем ушел? Оба раза так невыносимо?
– Да не уходил я! Одна выгнала, другая сама ушла. После родов пошла к родителям и не вернулась. – Макс отпустил Нику и поднялся. – Нет. Не совсем. Один раз приходила, вещи забрать. И свои, и мои. Правда, это не помешало их стоимость вытребовать с меня через суд. А-а-а... Ладно. Не хочу. Давай лучше про Шагала.
– Про Бердслея, – поправила она.
– Да хоть про Сальвадора Дали. – Максим закусил губу и нервно зашагал вперед-назад. Он сунул руки в карманы брюк и ссутулился. Ника не ожидала такой реакции на свои расспросы.
– Ты их еще любишь? Кого? Первую или вторую?
Яцкевич остановился, достал из карманов кулаки и жестяным голосом, четко произнося каждое слово, сказал:
– Я никого не люблю. Ни первую, ни вторую. А если не перестанешь, и тебя любить не буду. – Ника пожала плечами и отвернулась. – Ты пойми! Это было очень больно. Так больно мне никогда не было. Я не хочу к этому возвращаться. Даже мысленно. Теперь я один. Свободный, бедный и счастливый...
– Ты бедный? – Она кивнула на одинокую «Хонду».
– Представь себе – да. Это не моя машина. Зато я действительно счастлив. У меня ничего нет, значит, терять мне нечего, и поэтому – я абсолютно свободен. Единственное, чего мне не хватает, – это возможности давать тепло. Человеческое тепло любимого мужчины. С этим действительно проблема. Не с сексом. Это найти не трудно. Знаешь, как корова страдает, когда ее не доят?
– Да. Знакомо. – Ника вдруг хмыкнула пришедшей ей на ум шутке. Шутка была чересчур рискованна и она не решалась сказать ее вслух, но вспомнив, что в этот вечер все можно, смущенно ухмыляясь сказала: – Мужчину, как и корову, нужно периодически сдаивать.
Макс засмеялся и хлопнул женщину по ноге.
– Молодец.
Она придвинулась и попросила:
– Расскажи теперь о своих женах. Я бы посочувствовала. Мне важно это знать, если ты хочешь быть со мной.
«Ничего себе поворот», – Максим поднял брови. И медленно сказал:
– Разве я успел сделать тебе предложение?
– Ты сказал, что я тебе нравлюсь. Кроме того, ты постоянно заигрываешь со мной. Не скрою, мне приятно и лестно. Кстати, твои заигрывания – очень оригинальны. Я такого еще не видела. – Она снова широко улыбнулась. – Это же надо! Чтобы соблазнить девушку, ты рассказываешь ей, как это нужно делать!
Макс сел на корточки, пристально глядя в зеленые глаза.
– По-моему, ты уже не так уверена, что мне это не удастся.
Ника толкнула Макса в грудь, и тот опрокинулся на асфальт.
– Правильно, – проворчал он, вставая и потирая ягодицу. – Насилие – лучший аргумент, когда слова кончаются и оппонент побеждает в споре.
– А мы разве спорим? – Женщина положила ногу на ногу и скрестила руки на груди. Она серьезно смотрела на Яцкевича, и он вспомнил взгляд своей классной руководительницы в 136-й средней школе города-героя Минска.
– Почему ты не хочешь говорить о своих бывших женах? Это ведь было много лет назад. Я не верю, что тебе до сих пор болит. Почему ты, всегда такой открытый, внезапно закрылся, и пробить это невозможно? Хочешь, я расскажу тебе о моем бывшем муже?
– Нет.
Макс поднялся, походил еще немножко и сел на краешек скамейки, подальше от Ники.
Он молчал, и женщина не торопила его. Наконец он развел руки и глубоко вздохнул.
– Понимаешь... Понимаешь... В свое время они меня почти доконали, и я виню их в том, что мои дети живут без отца.
– Естественно, что ты винишь их.
– По крайней мере, без биологического отца. То, что я считаю, что это их вина – это объективно?
– Чрезвычайно субъективно.
– Конечно. Они уверены, что виноват – я. И, возможно, они могут это доказать. Скорее всего, если я буду далеко – могут. Но спорить в отсутствие оппонента – в худшем случае – подло, в лучшем – глупо. А я не хочу говорить плохо о людях, которых я когда-то очень любил.
– Но ведь они говорят о тебе плохо в твое отсутствие?
– Ну и что? – Макс ухмыльнулся, вспомнив анекдот. – В мое отсутствие пусть они даже меня бьют.
– Знаешь... – Ника пожалела, что Макс сидит так далеко. Ей хотелось взять его руку. – Это, конечно, благородно, но...
– Но что – но?
– Ну... Не знаю. Наверно не прагматично... Нет. Неправильное слово.
– А что прагматично? – Он замерзал и потер ноги. – Я помню, как моя прагматичная младшая жена подала на меня в суд на алименты.
– А вы уже развелись, на тот момент?
– Тогда нет. Она ушла из дома и жила у своих родителей. Но хотела моих денег.
– Но у нее ведь был твой ребенок?
– Ну и что? Почему бы не жить дома? Я и сказал судье, что жена не подает на мужа в суд, и потребовал нас развести.
– Ну, а судья что?
– Ничего. Судья, кстати, была пожилая и красивая. Почему-то все судьи женского пола, встреченные мной, а их было немало, были пожилыми и красивыми. А эта... Еще и какая-то стервозная. Неприятная тетка.
– Видимо, эта судья тебя очень обидела.
– Нет. Обидеть меня может только уважаемый или любимый мной человек. Она просто следовала букве закона. Может быть, чересчур яро. А законы у нас кривые.
