– Какая шайка?
– Какая ж у нас шайка! Кремлёвская.
– Что вы, Борис Сергеич, – удивился Костя. – Вовка с Кремлем не связан.
– Не связан! – яростно зашептал Кусин. – А что бы он мог без них! Нахапали новые правители, теперь заметают следы.
– Но при чем здесь Роза с Паней?
– Язык у старух длинный. Ворчат они, народ возмущают. А народ за старух горой.
– Но Роза не ворчала.
– Ну, Паня. Она ж уборщица, всю ж подноготную видела. А с Розкой она делилась. Розку Паня любила. Небось, за твоей бабкой не ходила так.
– Вообще никак. Не захотела.
– Короче, смерть старухам! – просипел он, брызгая слюной. – Вон, и у тебя бабка ворчит, и соседки твои брюзжат, генеральша с дочкой.
– Лида с Маняшей – да, но бабка не ворчит, она еле говорит. Она после инсульта.
Костя автоматически отвечал, но на слове «инсульт» опомнился. Он пришел сам спрашивать, а сидит, как на допросе. Ишь, Кусин, старый конспиратор, хитрец.
– Борис Сергеич, я же принес вам порфирьевские книги. И тортик.
– Тортик, – зашипел Кусин, – какой еще тортик? Мои это книги, а не Порфирьева!
– Как – ваши?
– А так. «Большое время» – мой роман! Я написал! «Большое бремя». Порфирьев меня посадил, а роман напечатал под своим именем. Одну букву переделал. Да еще мне, гад, сказал: «Ты химик, вот и похимичь на химии». Я и химичил семь лет. Отхимичил себе всё на хрен.
– Зато сохранили честь, – сказал Костя.
– Много ты знаешь.
– Это все знают. Лучше химичить, чем подписывать позорные письма.
– Я и писать разучился.
– Слуцкий, как подписал против Борис Леонидыча, тоже разучился.
Кусин выпустил пар и приятно обмяк. Сосудистая краснота сошла с его лица и шеи.
– Чайку, что ль, – шепнул он. Слюной он уже не брызгал.
– А книги, Константин, забирайте. – Знать не знаю никакого Порфирьева. Я и к Розке-то ходил из мести. Она, как видела меня, так вспоминала, что муж ее – говно. Я его книг и на подтирку не возьму. Говном жопу не подтирают.
«Что же такое внутренний голос? – задумался Костя, волоча коробку с Порфирьевым обратно к „Чертановской“.
В конце концов, его, если понять его суть, можно использовать как компас.
Вернувшись, Касаткин раскрыл словарь Даля и перечел статью «Голос». «Голос, как в жопе волос, – пояснялось в конце статьи, – тонок, да нечист».
14
КТО СЛЕДУЮЩИЙ?
Перед сном Костя набрал Катин номер. Ди-и-инь. Ди-и-инь. Ди-и-инь.
– Ну, допустим, убить старух мог любой из наших, – говорил Костя, пока раздавались гудки. – Но из-за выгоды, даже крупной, нормальный не убьет. Тем более жалкую уборщицу.
В трубке повторялись звонки.
– А нормален ли Блевицкий? А Иванов? А Потехин? А Джамиля? Да взять того же Хабибуллина. Джозеф тоже гусь. Мягко стелет, а дверь захлопнул перед носом.
Неужели прав Кусин? Неужели сильные мира сего воюют с недовольными старыми перечниками? Но у нас ворчат все. Тогда – кто следующий? Брюхан? Фомичихи? Нет, исключено!
На том конце провода сняли трубку и тут же положили на рычаг. Пи-пи-пи-пи-пи.
15
«ВИХРИ ВРАЖДЕБНЫЕ ВЕЮТ НАД НАМШ
Старухи старухами, а, вообще, в июле жизнь остановилась. Прошлым летом было наоборот. Экономика, казалось, вот-вот даст дуба. И газетам поэтому жилось хорошо. То аграрии наделали агрооблигаций и отказались платить, то шахтеры ели стряпню москвичек и мороженое в пикете у Белого дома, и падали акции. А в это лето подозрительно ничего не случалось. Даже тележурналистки Царапова и Морокина занялись незначительным. На их ток-шоу обсуждалось, дорог ли билет в Кремль.
Но действительно ньюсмейкерами теперь стали туристы. Многолюден был лишь Манеж.
Газеты принялись обсуждать Манежный подземный торговый центр. Оказалось, он нарушил экологию. Воды пошли подмывать Кремль. Часть Дмитровки уже рухнула, а Дом Пашкова стоит на соплях.
– Абиватэли интэрэсуются, – сказал этосамовцам Блавазик.
