те свои последние месяцы, и это теперь можно было и в голос признать, ведь времени вон уже сколько прошло...), а у этого лицо было как каменное, твердое и недвижное, и в нем было что-то такое ясное, убедительное, криминальное – никаких сомнений, что, если доведется, легко убьет и забудет про содеянное... Тот болел, худел, постился и каялся, улыбался и нежно любил друзей – а у этого такой лоб, что об него впору поросят бить.
«Этому б парню бандитов играть в сериалах», – подумал Доктор. Было ясно, что на Богдана этот персонаж похож только в каких-то деталях, которыми можно пренебречь, – и все. Мало ли похожих людей! Люди, которые раз-другой встречали в жизни своих двойников (Доктор с одним даже снялся на память, дело было в какой-то горной деревне в глухой Каталонской провинции), такому уж и не удивляются.
– Этот, что ли? – спросил подошедший громила. Голос был-таки знакомым, и Доктор в этой черной тьме, наполненный весь водкой и взвинченный злостью на этих так называемых танцовщиц, вспоминая о каких-то полузабытых давнишних драках – тех, в которых он был бит превосходящими силами противника, – заметил внутри себя ужас ли, страх ли, память про какой-то гриппозный кошмар... Ему показалось, сама пришла мысль, что ад таки бывает, но в нем не всем лизать горячие сковородки, а только тем, кто боится сковородок. Кому-то же будет там назначено мучиться от вечного чувства потери (это была чья-то чужая мысль). Другие будут, допустим, страдать от жесточайшего похмелья тысячу лет подряд так, чтоб никто им не поднес пива. Нет, причем именно все вокруг будут пить как раз пиво! И смеяться! Замечательное также наказание – тысячу лет спать, и чтоб вся эта ночь была заполнена кошмарами по твоему личному вкусу, чтоб ты видел там самое для тебя страшное, без остановки, и не мог проснуться... И потом... чужая мысль, мы, может, давно уже в аду, только про это не догадываемся...
– Этот-этот, – ответил Доктор бодрым голосом. – Чего надо-то?
– Хм-хм, – ответил громила, всматриваясь в Доктора, – видно, оттого, что и ему показался знакомым голос. – А, понял! Понял. Но только ты морду отъел за эти годы такую, что... Чего вылупился? Ты думал, я подох тогда? Вы думали, что я сдох, да? Так не дождетесь!
– Да мы и не ждали... Мы, честно говоря, про тебя и думать забыли. А уж тем более такого, чтоб тебе погибели желать, – такого и вовсе не было...
Доктор вспомнил тот год. Богдан все лежал в больнице, ему было все хуже и хуже, он высох и отвратительно посинел, запах гноя в палате стал совсем уж невыносимым, и у всех, кто еще находил силы навещать несчастного, были уродливые от страха и отвращения лица. Доктор ходил туда до самого своего отъезда в далекую страну, надолго. Туда, вдаль, ему звонили мало, ведь дорого же, а после, когда он вернулся, был стресс от перемены континентов и жизней, и после депрессии началась дикая суета, такая, что он годами не мог сосредоточиться и повидаться с людьми, которых он в отличие от Богдана любил вполне безоговорочно. Да что там говорить, когда живешь в Москве, такое часто бывает... Но воскресший старый друг не лез целоваться. Он стал как будто совсем другой... Ну а что, опыт смерти или на худой конец умирания, наверно ж, зря не проходит! Что-то там щелкает, видно, в голове... И Доктор, не думая даже обижаться на чужое равнодушие, спросил нейтрально, спокойно:
– Слушай, а ты тут кто?
– Я тут? Самый главный.
– Президент, что ли?
– Нет, бери выше... Я тут худрук.
– Худрук – от слова «хуй»?
– Сам ты хуй...
– Понятно... Да-а... Вон ты как стал на хлеб зарабатывать.
– Бабки, большие бабки – они все оправдывают. В мои годы пора уж жить по-человечески. Хватит, побыли мы нищими... А надо ж что-то внукам оставить.
– Я, знаешь, ничего не имею против блядей, но... Не стыдно тебе, что эти твои внуки скажут?
– А внуки, когда дедушка к ним приедет на «Bentley», и спрашивать не станут, откуда деньги... Да, так ты это, двести баксов отдай девчонкам. Пока тебя мои гориллы не выкинули отсюда. Сломав челюсть предварительно.
– Да пошел ты со своими гориллами. Глянь, ты сам-то – чистый павиан! Дико похож!
– Ты что думаешь, что я шучу? Отпиздят тебя от души, чтоб беззащитных сирот не грабил по ночам.
– Скорей это я у вас тут сирота беззащитная, а не бляди с гориллами... Так-то вы тут гостей привечаете! Эй, девки! Идите сюда, не бойтесь... Я вам говорил, что денег не дам?
– Ну...
– Вот и не даю.
– Но мы-то плясали, а вы нет!
– Говно вопрос. Вот сейчас и спляшу. – Доктор тяжело вылез из-за слишком близко придвинутого к дивану и намертво привинченного к полу столика и – музыка играла во всю громкость, «И эта любовь пройдет, и это чего-то там еще пройдет» – и забил, затопотал каблуками по полу, выделывая медленную пьяную чечетку. – Асса, чавела, ну вот вам и танцы, вот и бартер! Довольны?
– И не довольны, потому что мы же раздевались! А вы нет!
– Ну, девки, раздеться мне несложно. Но кто от этого получит удовольствие? Тут будет все наоборот. Вы раздевались – так вы молодые, красивые (правда, жаль, совести у вас нет), спортивные, а таки постарше вас буду и потолще...
– Ничего не знаем! Не раздеваетесь, так давайте двести баксов. И все!
– Раздеться? Я с удовольствием, но только это вас огорчит.
– И почему же, интересно?
– Да нет тут ничего интересного... У меня хер такой маленький, что и показать кому стыдно. Особенно в приличном обществе. Особенно в присутствии молодых девушек.
– Ничего не знаем!
– Ну, как знаете, а я вас предупредил. – И доктор расстегнул ремень, а после и джинсы, и, оттянув левой рукой вниз исподнее, правой достал свой прибор, и предъявил его девицам, при этом вновь принявшись отбивать чечетку. Тук-тук-тук, так-так-так-так-так... – Могу специально для вас подрочить, чтоб подлинней вышло. Желаете?
– Ничего мы не желаем! А давайте нам наши деньги, и все!
– Здрасссьте, деньги... Вы, значит, хотите сказать, что я вам тут даром стриптиз устраивал? Старый дурак вам тут за спасибо отплясывал и елдой тряс? Вы с ума сошли, девчонки... Да вы просто отмороженные какие-то!
Тут встрял Богдан и говорит:
– Да, с таким хером тебе только в ночной клуб и ходить... Дома б сидел, эх ты, пензия! Скажи спасибо, ладно, спишем эти двести на представительские. Будешь мне по гроб жизни благодарен, понял?
– Это я благодарен? Тебе? – Доктор хотел было напомнить про старые времена, когда он носил своему умирающему дружку в пустую белую дешевую палату передачи из валютного магазина, но сообразил, что за давностью лет то дело уж точно закрыто, и некорректно было бы с его стороны даже вспоминать про него... И сказал про другое, про свежее, еще не забытое, где еще имело смысл взывать к справедливости: – Ни хера себе, благодарен! Я с твоими девками расплатился сполна. Набрали вы, я вам скажу, таких тварей бесстыжих!
– Мы когда будем институт благородных девиц открывать, так у нас, возможно, будут другие требования. И тебя тогда пригласим консультантом.
Но как бы то ни было, таки ведь справедливость восторжествовала.
Доктор ехал домой в смешанных чувствах. С одной стороны, был приятный сюрприз – вот, оказалось, старый товарищ не помер, а до сих пор жив-здоров, и дела у него идут хорошо. С другой же стороны, товарищ был уже и не товарищ, а чисто непонятно кто: так, чей-то чужой знакомый, с которым вас когда-то случайно познакомили. Тень старого приятельства. Это все был чистейшей воды happy end против того, что творилось кругом с его друзьями и друзьями чужих людей, – они пропадали, исчезали, их убивали и хоронили или они ломались и становились совершенно неузнаваемыми, в них ни следа не оставалось от того, какими они были в прежние безмятежные времена.
А что с Богданом так холодно поговорили при внезапной встрече, так и спасибо, что обошлось без
