писатели. Рисуйте себе на здоровье, но пусть ваши корабли будут не в амстердамском порту, а в бушующем море! У побережья Батавии!
— Там я, к сожалению, не бывал.
— Так побывайте! — Охтервельт сделал минутную паузу, словно оценивая значимость сказанного им. И тут же решительно кивнул. — Да, это совсем не плохая идея. Вы ведь молоды! Почувствуйте соль океана на губах! Вдохните свежий морской ветер! Поглядите на мир! Нет лучше школы для художника, чем путешествия, разве не так?
— Непременно обдумаю ваше предложение, — вяло отмахнулся я, все еще не придя в себя от того, какой неожиданный оборот приняла наша беседа. Я входил в лавку полным надежд молодым художником — уж не суждено ли мне покинуть ее кандидатом в моряки?
— Подумайте, подумайте, Зюйтхоф, и избавьте меня от ваших картин. А вот это позвольте вручить вам в подарок.
С этими словами Охтервельт снял с самой верхней полки книгу и подал мне; экземпляр был только что от печатника — благоухал клеем и свежей краской.
— Вот, только вчера отпечатали, я сам теперь издатель. Надеюсь на успех, какой выпал на долю Коммелина, когда он выпустил в свет записки Бонтеко. Пролистайте между делом, может, это подвигнет вас на поиски нового.
Раскрыв книгу, я прочел на титульном листе:
Имя автора было хорошо мне знакомо, как, впрочем, и любому жителю Амстердама, да и не только его. Де Гааль дослужился от простого матроса до капитана парусника, принадлежавшего Ост-Индской компании. За заслуги перед компанией он был произведен в старшие купцы и, по сути, стал фактическим руководителем описываемой им торговой экспедиции, будучи наделен командными полномочиями капитана корабля. Де Гааль занимал и пост директора компании, входил в состав так называемых «Семнадцати», или правления директоров, трижды в году собиравшихся на заседание. В настоящее время он, достигнув весьма преклонного возраста, удалился отдел, во всяком случае, официально, поручив их ведение своему сыну Константину.
И хотя я покинул лавочку Охтервельта несолоно хлебавши, настроение мое отчего-то улучшилось. Переплетенный в кожу томик был роскошным подарком. Если уж настанет день, когда я не смогу сводить концы с концами, я спокойно выручу за него сумму, которая позволит мне пережить добрых пару недель.
Придя домой, я смиренно выслушал длинную проповедь вдовы Йессен по поводу моего длительного отсутствия, после чего я улегся в приготовленную постель — по настоянию моей хозяйки, справедливо считавшей, что я все еще не окреп в достаточной степени. Едва моя голова коснулась подушки, как я забылся мертвым сном.
— Мне очень жаль, господин Корнелис, но этот господин никак не желает уходить.
Меня разбудил вкрадчиво-извинительный тон вдовы Йессен, стоявшей в дверях. И тут, посторонившись, она впустила в мою комнату незнакомого мне, элегантно одетого господина. Боже, как же смешон был этот бедняга, демонстрируя явно утрированную учтивость, как комично снимал он шляпу и кланялся! Неужели сам не понимает?
Но господин, храня невозмутимость, произнес:
— Имею честь видеть Корнелиса Зюйтхофа, не так ли? Меня зовут Мертен ван дер Мейлен, и мне хотелось бы обсудить с вами один весьма важный деловой вопрос.
— Ван дер Мейлен, — машинально повторил я осипшим со сна голосом. — Вы торговец предметами искусства ван дер Мейлен?
— Именно так и есть, — подтвердил визитер, растянув в обходительной улыбке тонковатые губы в обрамлении бородки. — Я только что от моего товарища по цеховому сообществу Охтервельта, именно он рекомендовал мне вас, — пояснил ван дер Мейлен.
Теперь я вспомнил, что торговое заведение ван дер Мейлена тоже располагалось на Дамраке, причем в двух шагах от лавки Охтервельта.
Забрезжила надежда.
— Вы решили приобрести что-нибудь из моих картин, господин ван дер Мейлен?
— Не совсем так, однако меня привлекает ваша манера живописи, и я уверен, мы могли бы успешно сотрудничать.
Помявшись, ван дер Мейлен бросил нетерпеливый взгляд на мою квартирную хозяйку.
— Мне кажется, лучше обсудить этот вопрос с глазу на глаз, — добавил он.
Несколько минут спустя мы с ван дер Мейленом сидели за столиком в кофейне напротив моего дома, куда коммерсант любезно пригласил меня. Раз уж деловой человек готов ради вас на такую жертву, как раскошелиться на кофе, тут поневоле призадумаешься.
— Как я уже упоминал, ваша манера живописи весьма меня привлекает, — повторил он мысль, высказанную им еще в моей каморке. — Правда, речь пойдет о несколько иных сюжетах.
— Не далее как сегодня господин Охтервельт уже советовал мне сменить сюжет.
— Знаю, знаю, он рекомендовал вам изображать корабли в бурю.
Я невольно усмехнулся:
— Не только, он настаивал, чтобы я сам пошел в моряки.
— Охтервельт с годами становится все забавнее. Сами посудите, ему взбрело в голову отправлять за тридевять земель талантливого живописца. И что из этого следует? А то, что все мы не будем иметь возможности насладиться его работами. Вот уж воистину вздорная идея!
Да, похоже, этот ван дер Мейлен — дока по части льстивых комплиментов. Вдохновленный откровенной лестью, я осторожно осведомился о его сюжетных предпочтениях.
— Господин Зюйтхоф, мне нужны портреты. Что касается натурщиков, это я беру на себя, вы же за каждый портрет будете получать от меня по восемь гульденов.
Это была очень неплохая цена. Известные мастера за написанную маслом работу получали и по тысяче гульденов, а кое-кто и по две, но большинству приходилось довольствоваться куда более скромными гонорарами. Иногда картина, даже заключенная в приличную раму, не тянула больше чем на двадцать гульденов. И коль искушенный торговец гарантировал мне — художнику неизвестному и, к великому сожалению, не успевшему до сей поры создать ни одной мало-мальски солидной работы — целых восемь гульденов, я имел все основания распевать от радости. Я возблагодарил Всевышнего и заодно себя за то, что не уступил Охтервельту и не стал забирать у него свои работы. Мой визави представился мне чем-то вроде манны небесной. Похоже, черная полоса на глазах светлела.
Тут ван дер Мейлен склонился ко мне:
— Что же вы словно воды в рот набрали, дружище Зюйтхоф? Считаете, что восемь гульденов маловато?
— Кому-кому, а уж мне как-нибудь известно, что это хорошая цена за картины никому не известного художника. Могу лишь надеяться, что мои работы вас не разочаруют, господин ван дер Мейлен.
— Значит, по рукам?
— По рукам! — искренне ответил я, пожимая протянутую мне руку.
Ван дер Мейлен ловко извлек из кармана парочку монет и выложил их на стол.
— Вот вам два гульдена в качестве аванса за первую картину, чтобы вы никуда от меня не делись.
— Не имею подобных намерений, — торопливо заверил я своего нежданного благодетеля, забирая деньги.
До сих пор мне с подобным великодушием сталкиваться не приходилось — целых два гульдена в качестве аванса.
— А что именно так привлекает вас в моей манере писать? — полюбопытствовал я.
— То, как вы обходитесь со светом и тенью. В этом вы очень напоминаете мне Рембрандта. Вы, случайно, не учились у него?
— Рад был бы, но кое-что этому помешало, — уклончиво ответил я. — Для меня большая честь, что
