книги «Огненный столп» 1921 г.). Может быть, не лишним будет указать на то обстоятельство, что пушкинская строка, ставшая заглавием комментируемого произведения К. цитировалась и Гумилевым в ст-нии «Песня о купце и короле»: «Однажды сидел я в порфире златой, // Горел мой алмазный венец».
Ср. в рассказе К. «Бездельник Эдуард», где о Ю. Олеше говорится как о «молодом лирике, стяжавшем себе флорентийскими поэмами завидную популярность у городских барышень».[388]
Здесь К. начинает «краткую прогулку» по тем страницам записей Ю. Олеши, которые сам автор «Трех толстяков» условно объединил заглавием «Золотая полка». Ср. в этих записях: «В юности я подражал Ростану (опять-таки Щепкиной-Куперник) — сочинял комедию в стихах».[389]
Ср. у Ростана в переводе Т. Щепкиной-Куперник: «Я… я… ламповщиком служу я… у… Мольера» (реплика Рагно, V действие, VI явление).
Приводим полный текст этого ст-ния Ю. Олеши по автографу:[390]
БЕАТРИЧЕ Г. А. Шенгели
Данте: «Ты, Боже, герцог… Но каких владений? Какое имя из других нежней? Перебираю сладкие, земные и руки отряхаю и гляжу: текут, текут… <нрзб> и падают, сияя и звеня. Тоскана? — Видишь: это Твой Георгий! Смотри: смеется, шлем раскрылся розой… Ему не страшно биться в день такой, меж лютиков, на зелени, в траве, когда на небе — облак или плод, архистратиг — садовник или воин? Конь бел, как горлинка, как рыба, — он плещется и вьется от сиянья двух длинных шпор, двух золотых комет! Дракон не страшен воину такому, дракон для грешников — исчадье ада, для праведников — ящерица лишь, для рыцаря святого — только сердце иссохшее и черное, как боб! Тоскана — ты не хочешь? Есть другие… Вот слушай: Роза. Роза. Был инок, неумелый в ремеслах: ни киноварью алой, драгоценной заглавия по золоту писать, ни рисовать, как круглою рукою Подносит Ева яблоко Адаму, и с пальмы змей качается над ней, ни сочинять, в сладчайший лад псалма, о том, как лань зеленою тропою из мокрых кущ явилась, и сиял крест на челе — весенним смутным утром, — так ничего не знал он, не умел, но только пел, как ветер пел: Мария! — и Богоматерь, Деву Пресвятую, из братьи всей усердней почитал. Смеялись иноки, но ты, о Боже, Ты знаешь все — кому удел какой… И вот, когда он умер, на устах, Покрывшихся смертельной чернотою, пять алых роз Паникадилом дивным вдруг расцвели — пять страстных букв: Мария, стеблями от замолкнувшего сердца, Чей весь златой Ты пробовал в тот час». Так говоря, что видит Алигьери: Куст розовый, где листья — латы, розы — <нрзб> без рукавиц слабеющие руки: пять лепестков — персты сложились купно, отягчены сияющей пчелою: она уйдет, уйдет звеня — с венца в ладонь — в темнеющую кровью сердцевину, где листья вкруг — военные зубцы железных нарукавников доспеха! Где головы — когда так много рук? Кто их поверг и смял под конским брюхом и улетел, сияя стременами, стремительный, как искра из меча? 
