— Так точно. Принес.
— Давай сюда.
Людвиг Хамке подошел на цыпочках и положил на стол рукопись. Геббельс покосился на Хамке и брезгливо потянул к себе исписанные листки.
— Ну-с, посмотрим, что ты там нацарапал, Хамке! Небось опять такая же ерунда, как и вчера? Смотри у меня, Хамке! Я не посмотрю на то, что ты ариец.
— Никак нет, — прошептал Хамке, бледнея. — Как можно-с? Останетесь довольны-с. Все в лучшем виде изобразил. Не жалея, можно сказать, красок.
— Плевал я на твои краски! Мне важны не краски, а факты. Факты есть?
— Так точно-с.
— А где брал?
— Известно где… сам, — скромно потупился Хамке. — Собственноручно, так сказать… Плод, так сказать, личного вдохновения. Я, можно сказать, работаю для фашистской пропаганды, не жалея пальцев. Смотрите, какие у меня стали пальцы. Были как сосиски, а стали тоньше макарон. Высасываю, высасываю. Этак никаких пальцев не хватит.
— Ну и дурак. Если пальцев не хватает, с потолка бери.
— Помилте… Какой же у меня потолок? Я с него уже второй год все беру и беру… Уж почти никакого потолка и не осталось… Так только, одна видимость, а не потолок.
— Ну, хватит. Некогда мне с тобой тут разводить теорию брехни. Посмотрим, что ты тут навысасывал…
Геббельс углубился в рукопись Хамке, и вдруг глаза его налились кровью.
— Ба-а-лван! — закричал он. — Разве так пишут?
— А что?
— А вот то, смотри, что ты пишешь. Ты пишешь: «Германское информбюро сообщает, что во время боев на южном участке Восточного фронта германские пехотинцы натолкнулись на огонь советских пулеметчиков, прикованных к своим пулеметам». Это что такое?
— Это… брехня.
— Я сам знаю, что брехня. Но какая брехня? Бездарная брехня. Старая брехня. А нам нужна брехня вдохновенная, сенсационная, новая брехня. Бери карандаш, я тебе сейчас продиктую. Пиши: «Натолкнулись на огонь зарытых в земле большевистских пулеметчиков. Советские солдаты стояли в вырытых ямах, заваленные землей до плеч. Свободны были только руки, чтобы стрелять. Некоторые из взятых в плен, отрытые германскими солдатами, сообщили, что их принуждали выкапывать в земле ямы и затем прыгать в них, а коммунисты собственными руками утрамбовывали вокруг них землю». Точка. Все. Понятно?
— Вы — гений! — воскликнул Хамке.
— Ну уж и гений, — скромно улыбнулся Геббельс. — Просто небольшой уголовный стаж, отсутствие совести и присутствие нахальства. Главное, Хамке, как надо врать? Врать надо самозабвенно, вдохновенно, беспардонно. И — побольше фактов, побольше конкретности. Дураков еще на свете много. На то вся ставка. Ну что у тебя там дальше?..
И Геббельс углубился в рукопись.
Через час фашистский журналист Людвиг Хамке выходил из кабинета Геббельса, держа в руках листки выправленной «информации». Его глаза сияли и губы шептали подобострастно:
— Н-да-с… Геббельс… Вот это да! Вот это врет! И откуда только такой талант у человека? Уму непостижимо!
1941
Дурные сны*
Швейцарская газета «Националь цейтунг» сообщает, что германские власти запретили редакторам газет и журналов при оценке войны на Востоке делать какие-либо исторические сравнения. Категорически запрещено сравнивать в какой бы то ни было связи эту войну с походом Наполеона на Россию. Вместе с тем администрации театров предложено снять с репертуара спектакли, в которых фигурирует Наполеон.
Что ж, картина вполне ясная. В медицине это называется мания преследования. Нетрудно себе представить Гитлера в роли сумасшедшего.
Спит Гитлер плохо. Просыпается желтый, опухший, со вкусом жеваной резины во рту. Просыпается и нервно звонит:
— Позвать Геббельса!
Входит Геббельс:
— Изволили звать?
— Изволил.
— Что прикажете?
— Ты что ж это себе позволяешь, любезнейший? — строго говорит Гитлер.
— В каком смысле? — робко спрашивает Геббельс.
— А вот я тебе сейчас скажу, в каком. Ты у меня кто?
— Министр пропаганды-с.
— Гм… Какой же ты министр пропаганды, когда у тебя даже снов порядочных нету?!
— Снов?
— Ну да, снов. Опять мне всю ночь мерзкие сны показывали.
— То есть в каком, так сказать, смысле?
— А в таком самом! Опять мне всю ночь Наполеон снился, будь он трижды проклят. Что ж это такое, любезнейший? Если у тебя самому фюреру такие паскудные сны снятся, то можно себе представить, какая дрянь снится каждую ночь обыкновенному рядовому немцу.
— Помилуйте! Но при чем же здесь я?
— Тебе подчиняются все зрелища?
— Подчиняются.
— А сон, по-твоему, что такое?
— Не могу знать.
— Ну и дурак! Сон видят?
— Так точно! Видят.
— Раз сон видят, — значит, он зрелище?
— Так точно. Зрелище.
— Ну вот и выходит, что ты не можешь для своего фюрера даже зрелище приличное организовать. Тьфу!
— Виноват.
— То-то! «Виноват». Смотри у меня. Еще один раз увижу во сне Наполеона — шлепну на месте. Будешь у меня знать. И вообще что это за безобразие: всюду, куда ни посмотришь, исторические параллели. Пошел вчера в театр, думал малость развлечься, — и что же идет в театре?
— А что-о? — побледнел Геббельс.
— А то самое. Пьеска.
— Так точно… Очень веселое произведение-с…
— Веселое? А кто там участвует? Наполеон там участвует. Понимаешь?
— Н… никак нет.
— Не понимаешь? Я тебе говорю немецким языком! На-по-ле-он. Разве это допустимо? Немецкий зритель видит на сцене Наполеона, и ему в голову лезут всякие вредные мысли: дескать, поход на Россию, разгром, бегство… Некрасиво!
— Так точно. Немедленно прикажу снять с репертуара.
— Давно пора. А автора расстреляй!
