Съездил на несколько дней в Вену. Впечатление — ужасающее.
Трудно себе представить, что сделали Версальский мир и кризис с этим классическим городом шика и веселья.
Город — тень. Город — труп. Город — абстракция.
Обескровленный, раздавленный, измученный Берлин по сравнению с Веной — Вавилон.
Германия умирает. Австрия умерла давно. Умерла, высохла, выветрилась.
Жизнь в Вене продолжается как бы по инерции. Полагается ходить трамваям. Ходят. Полагается ездить автомобилям. Ездят. Полагается, чтобы были магазины. Есть магазины. Больше того. Всякому уважающему себя европейскому городу полагается иметь правила уличного движения. И Вене тоже. Имеет правила уличного движения. Даже весьма оригинальные правила, вроде как в Лондоне: движение по левой стороне.
Но кому все это нужно — совершенно непонятно.
Трамваи ходят хоть и по левой стороне, но почти пустые. Автомобилей — кот наплакал. Старомодные, громыхающие довоенные машины, похожие на тюремные кареты. Само собой — пустые. Магазины тоже пустые.
На некоторых улицах за вами бегут толпы приказчиков и буквально за полы тащат в свои магазины. Раздирают на части. Грызутся из-за вас, как стая голодных собак из-за кости.
Днем народу не много. После десяти вечера — абсолютная пустота. Мистическая пустота. Даже страшно делается.
Одеты люди в Вене ужасно. Не верится, что это почти в центре Европы.
Ботинки нечищеные, латаные-перелатаные.
Пальто в большинстве случаев — травянисто-зеленые, военного сукна и альпийского покроя. Как видно, еще с войны остались на складах, теперь пустили в массы по дешевке. Надо же людям что-нибудь носить.
Шляпы! Элегантные фетровые венские шляпы — вылинявшие, выгоревшие, с рыжими лентами, повисшими краями.
Видно, что люди донашивают последнее, а что дальше — неизвестно. Мрак.
И главное — никакого выхода.
Я спросил одного венца, бывшего лейтенанта, филолога, культурнейшего человека:
— На что же вы надеетесь?
Он низко опустил круглую, коротко остриженную, преждевременно поседевшую голову. Его спина стала еще горбатее. Воротник дешевенького серенького люстринового пиджачка полез ему на затылок.
Он посмотрел на меня прозрачными, как бы пустыми голубоватыми глазами с красными жилками.
— На что мы надеемся?..
Подумал. Обреченно улыбнулся.
— Знаете, наше положение можно охарактеризовать одной фразой: надежда на чудо. Да. Надежда на чудо. Нас может спасти только чудо.
С точки зрения буржуа, пожалуй, он и прав.
Надежда на чудо.
Лучше не придумаешь. А действительно — на что еще могут надеяться буржуа в том тупике, в той мышеловке, куда загнал Европу смертельно раненный, взбесившийся капитализм?
Гулял по окраинам Вены.
Большинство фабрик и заводов закрыто. Стекла выбиты. Трубы не дымятся. На пустырях буйно растет бурьян. Оборванные мальчишки играют тряпичным мячом в футбол.
А погода, как нарочно, ангельская. Яснейшая, фарфоровейшая голубизна. Холодное, блестящее солнце. Бурьян в мельхиоровой испарине заморозка.
Рабочая пивнушка.
Заходим перекусить. Выбирать долго не приходится. Меню скромное: пара сосисок и крошечный хлебец.
Пусто.
В углу несколько безработных играют в карты. Хозяин в чистом нищенском переднике стоит за почти пустым прилавком.
И во всю стену лубочное панно-фреска следующего содержания: громадный обильный стол; на столе — горы закусок; закуски дымятся; за столом сидят две группы: справа — бравые австрияки в тирольских зеленых фетровых шляпах с фазаньими перьями (признак фашиста); слева — бравые австрияки в кожаных фартуках с мускулистыми руками, по всем признакам идеальные рабочие, социал-демократы.
И вокруг этой идиллической группы вьется лента, испещренная готическими буквами стихотворного лозунга:
Мне так понравился этот перл социал-демократического агитпропа, что я его с удовольствием вписал в свою записную книжку.
Какое блестящее сочинение: на фоне мертвого, ограбленного, растоптанного рабочего предместья милые, игривые стишки: «Только не говори о политике».
Если австрийской буржуазии остается лишь надеяться на чудо, то я думаю, что австрийский рабочий класс изберет себе более практическую тактику.
Он перестанет надеяться на чудо и, вопреки сладеньким соглашательским лозунгам, заговорит о политике.
И, надо полагать, этот разговор будет довольно-таки крупным: с классу на класс.
Видел коммунальные рабочие дома. Так сказать, местное жилстроительство.
Дома хорошие. Красивые. В новом стиле. Их довольно много. В окошках вазончики, кактусики. Разбиты садики. Цветники. Мраморные доски с датами постройки.
Венская социал-демократия очень гордится этими рабочими домами. Охотно их показывает туристам:
— Видите, как мы заботимся о своих рабочих!
К сожалению, только умалчивают, что в этих «рабочих» домах уютненько устроились исключительно социалистические лидеры, профбюрократы, чиновники, а подлинными рабочими даже и не пахнет.
Подлинные рабочие живут по-прежнему в грязных, сырых нищенских углах, отданные на съедение домовладельцам.
А тем временем роскошное жилстроительство пышно продолжается. На рабочие денежки возникают новые «рабочие», вполне комфортабельные дома.
Надо полагать, когда последний венский профбюрократ будет вселен в последний дом вместе со своей женой, детишками, патефоном, канарейкой и полным собранием сочинений Каутского — вышеупомянутое жилищное кооперативное строительство будет благополучно закончено. И настанет «социальный рай».
Был интересный разговор с одним крупным венским издателем.
Разумеется, жаловался на кризис. Надеялся на чудо. Все как полагается. Принесли жидкий чай с
