Стильная мебель. Бронза. Картины. Ковры. Гобелены. Тончайшая копенгагенская посуда. Игрушки. Газовые экономические плиты. Книги. Башмаки. Костюмы. Галстуки. Ткани. Цветы. Собаки. Коттеджи. Духи. Экстракты. Фрукты. Лекарства. Автомобили.
Фома Егорович с наслаждением всматривался в предметы, любовался ими, снисходительно критиковал.
Они все в отдельности были доступны для него. Но он хотел, чтобы они принадлежали ему все вместе.
Восемнадцать тысяч долларов!
Он почти держал в руках этот мир вещей.
Через год — двадцать тысяч и через десять — двести тысяч.
Тогда все вещи вместе будут принадлежать ему.
За исключением, конечно, самых дорогих.
Но зачем ему моторная яхта?
Он любил выбирать автомобили. Он сравнивал марки и модели. Он знал все их достоинства и недостатки.
Но самое сладкое, самое сокровенное было для него приготовлено на последней странице.
Усовершенствованный, патентованный комнатный холодильник.
Это был цветной рисунок — целая картина — во всю страницу.
Стоял небольшой изящный шкаф на фаянсовых ножках. Шкаф был открыт. И в нем, в строгом порядке, на полках была разложена еда.
Розовая ветчина, крепкие и кудрявые овощи, булка, консервы, сало, крем, пикули, яйца, цыпленок, варенье; и все это — идеальной свежести и нежнейших натуральных красок.
И, склонясь к шкафу, стояла разноцветная женщина. Молодая, розовая, синеглазая, медноволосая, милая веселая Мэгги. Она радостно улыбалась. Ее вишневый ротик был раскрыт, как футляр с маленьким жемчужным ожерельем. Она смотрела на Фому Егоровича, как бы говоря: «Ну, поцелуи свою маленькую женку. Ну же».
А услужливые Лары и Пенаты рассыпали вокруг нее, как букеты, рубчатые формочки для желе, медные кастрюли, утюги, каминные щипцы, мясорубки.
Фома Егорович смотрел на нее и забывал о своей немолодой жене, о своих некрасивых детях, о своей полной лишений и трудов, бродячей, суровой жизни в чужих краях.
Солнце село.
Туча, черная, как деревянный уголь, отодвигалась на восток. Расчистилось небо. Горел бенгальский закат. Его горячим стеклянно-малиновым пламенем были освещены глянцевитые листы журнала.
У ног американца ало блестела черная, уж почти высохшая грязь лужи, вся полопавшаяся на квадратики, как лаковый ремень.
LVIII
Маргулиес подбежал к машине.
— Почему остановка?
— Вода.
— В чем дело?
— Нет воды.
Каждая секунда была на счету. От каждой секунды зависел мировой рекорд. Мировой рекорд висел на волоске.
— Ох, не вытянем!
Работа остановилась. Люди замерли в тех позах, в каких застал их перерыв. Они отдыхали.
Кутайсов кричал в телефон:
— Алло! Водопровод! У телефона начальник аварийного штаба «Комсомольской правды». Почему на шестом участке нет воды? Что? Вода есть? Не закрывали?
Как же, дорогой товарищ, вода есть, когда воды нет? Что? А я тебе говорю, что нет! А кто же знает? Виноват, кто это говорит? Как фамилия? Ну, имей в виду, Николаев, ты будешь персонально отвечать за свои слова. Значит, ты утверждаешь, что вода есть? Добре.
Корнеев, обдирая туфли, карабкался по доскам в тепляк.
Там, на противоположной стороне, работала другая бетономешалка шестого участка, большая стационарная машина «Рансома».
Громадный воздух, пробитый и рассеченный по всем направлениям красными, клубящимися балками заката, мелькал движущимися тенями людей и колес.
С глухим шершавым шумом точильного камня медленно вращался большой барабан. Корнеев поставил к губам ладони рупором:
— Эй! Кто там! На «Рансоме»! У вас идет вода?
Он повернулся и поднес ладонь к уху.
— Идет! Иде-ет!
Слова гулко и медленно перелетали от человека к человеку сквозь громадный воздух тепляка.
— Ийот… ийот… ийот… — защелкало эхо на высоте восьмиэтажного дома.
Эхо считало стальные балки перекрытий.
— Идет!
Корнеев бросился назад.
— На «Рансоме» вода идет. Водопровод в порядке.
Маргулиес обошел вокруг машины.
— Идет?
— Не идет.
— Что т…такое?
Моторист рвал рычаг вперед и назад. Воды не было. Бежали Ищенко, Мося, Нефедов, Тригер.
— В чем дело? Что случилось?
— Авария на водопроводной?
— Нет.
— Поломка?
— Нет.
Маргулиес сбросил пиджак и засучил рукава. Он взбежал па помост, стал на станину и залез головой в водяной бак.
Он долго и внимательно осматривал его. Он стучал кулаком по водомеру. Он вынул из голенища французский ключ.
Цедя сквозь зубы страшную ругань, он развинчивал и завинчивал гайки, трогал винты, выстукивал клепку, прикидывал ухо к стенкам.
Все было в полном порядке.
Он спустился вниз с помоста и надел пиджак, не счистив с него пыли.
Задрал голову.
— Как это случилось?
Моторист дернул плечами и со свистом плюнул.
— Да никак не случилось. Просто вода шла и вдруг перестала. Прямо как отрубила. Бац — и нет воды!
Он взялся за рычаг и стал его рвать с тупым упрямством: вперед — назад, вперед — назад.
— Давид Львович! — жалобно проговорил Мося. — Ну что вы скажете на такое дело? Прямо как назло, прямо как нарочно!
