Уральского хребта.
— Вода!
С лязгом пошел ковш. Опрокинулся барабан.
«Триста сорок три», — отметил в уме Маргулиес.
— Который час?
Корнеев посмотрел на часы.
— Три минуты одиннадцатого.
— Сколько стояли?
— Двенадцать минут. Еще времени — один час пятьдесят семь минут.
— Не вытянем.
Маргулиес бросился на середину настила.
— Ребята! — закричал он. — Хлопцы! Нажми, навались! Не подкачай!
Все бросилось с места, все пошло.
Вокруг на участке один за другим, низко на земле и высоко на светлом воздухе зажигались бледные жидкие звезды тысячесвечовых ламп.
— Эх, не вытянут! Не вытянут!
Ханумов не находил себе места. Он ходил взад-вперед вдоль настила и бросал короткие взгляды на моториста.
Вдруг он круто свернул и побежал к Ищенко.
— Эх!
Он поймал Ищенко за рубаху.
— Слушай, Костя! Черт с тобой… Два рычага. Один подымает ковш, другой пускает воду. Разница пять — семь секунд. Соедини проволокой. Будет давать ковш и воду сразу, десять секунд выиграешь на замес. Эх, для себя держал. Ну, ничего, пользуйся. Пей мою кровь. Я тебе все равно — и так и так — воткну. Мои хлопцы лучше твоих.
Он резко повернулся и быстро пошел прочь, снимая и надевая на ходу тюбетейку.
Ищенко остановился и наморщил лоб. В один миг он ухватил суть дела. Правильно. Два рычага — в один рычаг.
Он бросился к настилу:
— Слесарный ремонт! Кто там на слесарном ремонте? Морозов, соедини рычаги дротом!
— Щебенка! Щебенка! — исступленно кричал Мося. — Щебенка кончается!
Шарахая короткими отсечками пара, медленно подходил паровоз.
Винкич и Георгий Васильевич соскочили с первой площадки. Загремели крюки. Упали борты.
— Принимай щебенку!
Георгий Васильевич был весь, с ног до головы, в белом каменном порошке.
Его ночные туфли, разодранные в клочья, имели смешной и жалкий вид.
Грязный пот струился по его лицу.
В голове еще стоял адский шум камнедробилки, лязг грохотов. Перед глазами мелькал передаточный ремень, плавно бегущий от громадного медленного махового колеса к маленьким, страшно быстрым шкивам.
Расстояние между маховым колесом и шкивами было так велико, что ремень трансмиссии в метр шириной, залетая на головокружительную высоту камнедробилки, казался не шире тесемки.
И сама камнедробильная машина стояла, как гигантская кофейная мельница, и сыпались бледные, редкие искры из перегрызаемых и перемалываемых каменных глыб.
— Ну и денек! — тяжело отдуваясь, сказал Георгий Васильевич и сел на землю. — Ну, ладно!
Мимо бежал Корнеев.
— Понимаете, — сказал он Корнееву, сияя круглыми возбужденными глазами. — Мы им доказываем, как дважды два четыре, что щебенка необходима, а они заявляют, что не имеют права выходить из нормы. Так повысьте же норму, черт возьми, говорим мы, а они ссылаются на заводоуправление. Мы им весьма резонно указываем на необходимость всемирного повышения, а они, изволите ли видеть…
Корнеев посмотрел вокруг ничего не соображающими глазами, подергал носом, заглянул в пустой портсигар и, сказав: «Извините», — побежал дальше.
Кутайсов, надрываясь, кричал в телефонную трубку:
— Что? Не слышу. У вас тоже нету? Но пойми же ты, друг мой дорогой, что нам необходимо двадцать анкет. Ну да. Простых, обыкновенных печатных анкет для вступления в комсомол. Да! Вся ищенковская бригада. Что? В горком я звонил. В горкоме нету. В бюро? В бюро звонил — в бюро нету. Ну хоть пятнадцать штук! Нету? А, шут с вами совсем, я не знаю, что у вас есть в таком случае! Что? Мало того, что все вышли! Надо новые печатать! Вот мы
вас протянем… Что? Нет, друг, ты меня только, пожалуйста, не пугай. Я не маленький!. Пожалуйста. Хоть в Политбюро… До свиданья… Хоть в Политбюро. Куда хочешь! До свиданья. Он повесил трубку.
— Слободкин!
LIX
Время — одиннадцать часов сорок пять минут.
Маргулиес про себя считает замесы: «Триста восемьдесят восемь, триста восемьдесят девять, триста девяносто…»
Толпа теснится к настилу. Толпа шумит. Толпа вслух считает замесы:
— Триста девяносто, триста девяносто один, триста девяносто два…
— Три…
— …четыре…
— …пять…
С крыши тепляка вниз бьют снопы прожекторов. Прожектора установлены группами. В каждой группе — шесть штук. Шесть ослепительных стеклянных пуговиц, пришитых в два ряда к каждому щиту.
По всем направлениям ярко освещенного настила бегут фигуры с тачками. Каждая фигура отбрасывает от себя множество коротких радиальных теней.
Равноугольные звезды теней пересекаются, скрещиваются, сходятся и расходятся в четком, горячем, молодом ритме.
Ритм выверен с точностью до одной секунды, и люди работают как часы.
Тачка щебенки.
Тачка цемента.
Тачка песку.
— Ковш и вода!
Один поворот рычага. Теперь ковш и вода даются одновременно, одним движением руки.
— Не вытянут!
— Вытянут!
Грохот вываливаемого бетона.
— Триста девяносто шесть…
— Триста девяносто семь…
— …восемь…
— …девять…
— Время?
Корнеев держит перед глазами часы. Прожектора бьют в глаза. Корнеев закрывается от света ладонью. Он нервно подергивает носом, кашляет. На глазах — острые слезы.
— Без двух ноль.
— Вытянут!
— Не вытянут!
