технически грамотен. Я нахожу ваше обращение с дорогим импортным оборудованием по меньшей мере… рискованным. Мне бы, извиняюсь, не хотелось употреблять другого прилагательного, хотя оно сейчас чрезвычайно в моде.
У Маргулиеса слегка дрогнули губы. Он побледнел:
— Вы имеете в виду…
— Я говорю, что при такой эксплуатации машина амортизируется слишком быстро.
— Лет в пять, в шесть.
— В то время как по официальному паспорту при нормальных условиях она должна работать от десяти до двенадцати лет. Вы совершаете насилие над механизмом.
— Это не существенно — пять или десять лет. При нормальных, как вы выражаетесь, условиях такой комбинат, который ставим мы здесь, должен строиться восемь лет, и тем не менее вам отлично известно, что мы построим его в три года.
— Демагогию вы можете оставить при себе. Я констатирую, что вы способствуете слишком быстрой амортизации импортного оборудования, которое стоит валюты, а доллары у нас на земле не валяются.
— К тому времени, когда машина амортизируется, нам доллары уже не будут нужны.
— Вы в этом уверены?
— Мы будем строить собственные бетономешалки. Но должен вам сказать, что особенного насилия над механизмом мы все-таки не совершаем.
— Но ваша варварская быстрота работы!
— Она складывается из нескольких элементов, не имеющих прямого отношения непосредственно к эксплуатации машины.
— Вот как! — насмешливо воскликнул Налбандов. — Это любопытно. Поделитесь, если это не секрет.
Маргулиес сдержанно провел по бумаге острием карандаша тонкую прямую черту.
— Она складывается из рационализации процесса подвоза инертных материалов — раз, из правильной расстановки людей — два, и, наконец, из…
Ему очень трудно было произнести это слово, но все же он его произнес без паузы:
— …и, наконец, из энтузиазма бригады.
Он произнес это слишком патетическое и газетное слово «энтузиазм» с такой серьезной и деловой простотой, как если бы он говорил об улучшении питания или о переводе на сдельщину.
Произнеся это слово, он покраснел до корней волос. Ему было очень трудно произносить его перед человеком, который наверное истолкует его, Маргулиеса, в дурную сторону.
И все же он это слово произнес потому, что, отчитываясь перед дежурным по строительству (оставив в стороне, что этот дежурный был Налбандов), он счел себя обязанным точно высказать все свои соображения по техническому вопросу.
Понятие энтузиазма входило одним из элементов в понятие техники.
Налбандов взял бородку в кулак и ядовито прищурился мимо Маргулиеса.
— Энтузиазм — быть может, что и очень красиво, но мало научно, — сказал он небрежно. — Между прочим, говоря о рационализации, как вы выражаетесь, процесса подвоза инертных материалов, вы, вероятно, имеете в виду этот самый ваш сплошной деревянный настил перед механизмом. Между прочим, я его видел. Должен вам сказать, что я считаю совершенно недопустимым тратить такое сумасшедшее количество дефицитного леса на подобные эксперименты сомнительного свойства. Вы еще паркетный пол сделайте: может быть, вашим энтузиастам будет работать легче. И пианино поставьте. Как в танцклассе.
— Если музыка, — сказал спокойно Маргулиес, — облегчит нам работу и поможет выполнить в срок промфинплан, мы поставим пианино.
Налбандов злобно фыркнул:
— Вот-вот. Это самое я и говорю. Не строительство, а французская борьба.
Он откинулся назад и оскорбительно громко захохотал. «Ах, вот оно откуда», — подумал Маргулиес.
— Мы использовали лес, оставшийся от опалубки, — сказал он.
— Еще бы! Еще бы!
XLIX
Налбандов продолжал злобно и демонстративно смеяться:
— Хорош хозрасчет! Хороша экономия! Так нам ваши рекорды в копеечку вскочат, товарищ Маргулиес.
Маргулиес пожал плечами. Они говорили на разных языках.
— Позвольте, — сказал он.
Но в этот миг дверь распахнулась и вбежал Мося.
— Давид Львович!
Его лицо было сверкающим и возбужденным.
— Сто пятьдесят четыре замеса за три часа, пусть мне не видеть отца и мать! — закричал он с порога.
Но заметил Налбандова и осекся:
— Я извиняюсь.
Он подошел к Маргулиесу и близко наклонился к нему. По его темному, воспламененному лицу тек пот, собирался на подбородке и капал грязными каплями на пол.
— Давид Львович, — тяжело дыша, сказал Мося, обдавая Маргулиеса жаром. — Давид Львович, цемента больше, как на полчаса, при таких темпочках не хватит.
Он сделал круглые глаза и воровато глянул на Налбандова.
— Вот, пожалуйста! — сказал Налбандов злорадно. — Прошу убедиться.
Маргулиес нахмурился, махнул рукой.
— Иди, Мося, иди. Я — сейчас. Ты видишь — мы заняты.
— Я, конечно, очень извиняюсь.
Мося на цыпочках выбрался из комнаты, но в дверях остановился, глядя на Маргулиеса расширенными, взволнованными глазами.
Он показал ладонью на горло: зарез! — и нахлобучил кепку на уши.
— Иди, иди!
Мося согнулся и исчез.
— Прошу убедиться, — сказал Налбандов. — У вас уже не хватает материалов. То, что вам должно хватить на смену, вы разбазариваете в три часа.
Он нажал на слово «разбазариваете».
— Мы не разбазариваем, — с ударением заметил Маргулиес, — а льем плиту.
Он был взбешен, но отлично владел собой. Выдержка и дисциплина не позволяли ему повысить голос.
Он решительно встал и обдернул на себе слишком просторный синий пиджак в желтоватых пятнах.
— Извините, мне надо идти.
— Добывать цемент?
— Да.
— Вы нарушаете план суточного снабжения и дезорганизуете транспорт.
— На всякий план есть другой план, встречный.
Налбандов встал.
— Потом вам понадобится сверх плана щебенка, потом сверх плана песок, потом сверх плана еще черт его знает что. Вы потребуете сумасшедшей работы песчаного и каменного карьера, камнедробилок и
