В нем было: копоть, капли, пот,Шатун в кузнечном кипятке,В пару вареная заря,В заре — природа вся.Но это было только фон,А в центре фона — он.Незабываемый вагонФуражек и погон.Вагон хабаровских папах,Видавших Ляоян,Где пыльным порохом пропахМаньчжурский гаолян.Там ног обрубленных кочан,Как саранча костляв,Солдат мучительно качалНа желтых костылях.Там, изувечен и горбат,От Чемульпо до наших мест,Герой раскачивал в набатГеоргиевский крест.И там, где стыл на полотнеУсопший нос худым хрящом, —Шинель прикинулась плотнейК убитому плащом.— Так вот она, война! — И тамПрибавился в ответК семи известным мне цветамВосьмой — защитный цвет.Он был, как сопки, желт и дик,Дождем и ветром стерт,Вдоль стен вагонов стертый крикКосынками сестер.Но им окрашенный составТак трудно продвигался в тыл,Что даже тормоза сустав,Как вывихнутый, ныл,Что даже черный кочегарНе смел от боли уголь жечьИ корчился, как кочерга,Засунутая в печь.А сколько было их, как он,У топок и кувалд,Кто лез с масленкой под вагон,Кто тормоза ковал!— Так вот она, война! — Не брань,Но славы детский лавр,Она — котлы клепавший БрянскИ Сормов, ливший сплав.Она — наган в упор ко рту,Срываемый погон,Предсмертный выстрел — Порт-Артур!И стонущий вагон…Но все ж весна была весной,И я не все узнал…Шел веку пятый. Мне — восьмой,И век перерастал.
1925
Пятый
Нас в детстве качала одна колыбель,Одна пас лелеяла песик,Но я никогда не любил голубей,Мой хитрый и слабый ровесник.Мечтой не удил из прибоя сирен,
