– За нарушение Устава средней, общеобразовательной школы в пункте 8-д я властью, данной мне администрацией образовательного округа в соответствии с пунктом 11 Устава, пунктом 13 Положения о Нравственных Началах, пунктом 112-6 Инструкции Комитета по Нравственной Безопасности и пунктом 4 Постановления по Усилению борьбы с проявлениями отступлений от Светлых Экономических Идеалов и использования иных, кроме положенных каждому рангу кредитных карточек, средств платежа (чем расплачивались эти… за роскошества, полученные по картам девятого, и даже – седьмого ранга, – подумать было совестно, Гуркина покраснела) постановляю: лишить учениц Глебову, Комарову, Лисиц, Ветлицкую, Алиеву, Куракину права носить священную школьную форму в стенах учебного заведения сроком на неделю! – выдохнула она длинно и монотонно. Набрала в легкие воздуха и закончила:
– Раздевайтесь! Немедленно!
Девочки сбросили белые форменные фартуки, платьица.
– Все остальное – тоже! – прикрикнула завуч. Девочки переглянулись, но ослушаться и не подумали: иначе – исключение, перевод в школу шестнадцатого ранга, а там – порядок куда строже! Одна за другой они разделись донага и снова дисциплинированно выстроились в шеренгу у доски.
– Одинцова, а тебе что, особое приглашение?
– Что, мне тоже?
– А чем ты лучше других?
Лена сняла через голову платье, маечку и встала вместе с остальными.
Гуркина собрала их одежду и заперла в шкаф.
– В течение недели перед первым уроком вы будете сдавать всю одежду мне и получать ее только по завершении занятий. Надеюсь, это научит вас уважать Устав и запомнить навсегда: школа – это школа!
Проверяющие, забыв о своих блокнотах, рассматривали застывших у доски девочек – на них были только туфельки, гольфы и банты в волосах. Гуркина перевела, наконец, дух и теперь исподволь рассматривала комиссионеров: правильно ли она поступила? Взгляд ее стал заискивающим, по-собачьи преданным, и завучиха спросила тихо и покорно председателя комиссии:
– Разрешите продолжать урок?
– Продолжайте, – значимо кивнул председатель. – Мы отметим ваше усердие в защите Нравственности Экономических Идеалов. – Подумал и продолжил:
– А по выявленным фактам придется назначить расследование. Использование кредитных карточек несоответствующего уровня – это уже преступление! – Он строго посмотрел на девочек. – Но в этом виноваты не ученицы, а те, кто… – Председатель запнулся, снова обратил взгляд к Гуркиной:
– А почему они без галстуков? Устав запрещает находиться в общественном месте без галстука подросткам моложе четырнадцати лет! А школа – место общественное!
Гуркина покраснела от досады за упущение, повернулась к девчонкам:
– Вы слышали? Быстро повязать! – Отомкнула шкаф, вывалив одежду и белье прямо на пол.
Девочки, наклонившись над ворохом, лихорадочно перебирали вещи, находили галстуки и повязывали их.
– Ну, продолжим урок… Открыли тетрадочки…
Наказанные девчонки так и остались стоять нагишом у доски. Лена Одинцова откровенно скучала. Проверяющие из комиссии были такими бесцветными, одинаковыми, что…
Зазвенел звонок с урока. Девочки вопросительно посмотрели на Гуркину, но та и ухом не повела.
Вошел дежурный мальчишка; глаза его округлились, но он выдавил из себя положенную фразу: «Все – на линейку!»
Девочки переминались, не зная, как поступить, а Лена вдруг почувствовала необычайную легкость. Она вышла из класса и зашагала по коридору – спокойно, плавно, не обращая внимания на жмущихся к стенам людей – почему-то не школьников, а самых разных взрослых, не замечая хихикающих, злорадных, глумливых, растерянных лиц, не замечая ничего вокруг – вперед, к выходу…
Двери почему-то оказались огромными, светлого дуба, с массивной ручкой в виде головы льва, из зубов которого свисало бронзовое кольцо…
– Одинцова, не сметь! – услышала она позади себя визгливый и противный голос; взялась за это кольцо – дверь распахнулась удивительно легко, она сделала шаг… Ей было ничего не страшно и не стыдно; неведомая прежде легкость пронизывала все ее существо, и кто бы ни оказался там, за дверью…
А за дверью оказался свет. Он лился потоками отовсюду, он окутывал ее тело прохладным серебристым туманом, он струился невесомым дождем… Она сделала еще шаг – и почувствовала, как твердь ушла куда- то из-под ног, а она запросто двигалась в потоках этого мерцающего сияния; она то кувыркалась в них, то невесомо и расслабленно парила, то неслась куда-то вперед и вверх, беззащитная и неуязвимая в своем бесстрашии… Потом… Потом она лежала, закрыв глаза, на шелковистой траве; нежаркое солнце ласкало кожу, едва уловимый июльский ветерок шевелил травинки, и одна – щекотала ей нос, так что хотелось и засмеяться и заплакать… Сквозь сомкнутые веки она чувствовала тень высоких сосен, обступивших поляну, и ленивая нега постепенно, исподволь, переходила в желание… И тогда, когда оно стало жарким, почти нестерпимым, девушка ощутила ласковое прикосновение уверенных, сильных и нежных рук… Закусила губу, выгнулась всем телом и…
…Первое, что увидела Лена Одинцова, открыв глаза, был снег. Сквозь огромное, незанавешенное окно был виден белый берег и только за ним – темной влагой покойно вздыхало море. Лена вздохнула с сожалением: уснуть и досмотреть уже не удастся. Улыбнулась, прикрыв глаза и пытаясь запомнить ощущения, какие она испытала… А может быть… А может быть, люди и живут только затем, чтобы видеть сны?.. Ведь жизнь порой – куда скучнее. И уж точно – менее красочна…
Девушка снова улыбнулась… Сон был странным и волнующим… Она попыталась снова ощутить ту легкость, невесомость, ту свободу, что чувствовала, когда летела, и воздушные струи так невесомо ласкали ее, и потом… Но не смогла. А жаль. И все же… И все же ее не оставляло чувство, что это не совсем сон…
Телефон зазвонил на приставном столике переливистой певучей трелью. Лена сняла трубку.
– Да? – Долго спишь, Одинцова! Или сны сладкие снятой, или спишь не одна. Ну как, угадала?
– Смотря что…
– Как отдыхается?
– Честно говоря, уже под завязку. Здесь на весь пансион – пятнадцать отдыхающих, да и те…
– Шахтеры?
– Вострякова, у тебя крыша съехала на шахтерах! Пенсионеры.
– Старые кони борозды не портят…
– …но и пашут неглубоко. Не, я здесь в полном воздержании.
– Ну и как?
– Честно? Да уже – очень…
– Так подлетай.
– Не, добуду. Нужно, чтобы отдых надоел. Может, тогда и делать хоть что-то захочется.
– Смотри сама.
– Угу. Как Лешик, пацаны?
– Пацаны нормально, в садик ходят да свекровьевы нравоучения слушают. А Лешик с работы не вылезает. У него – аврал.
– Лучше, чем ничего.
– Надоело. Даже если работа у тебя – хобби, то нельзя же месяцами…
– Вострякова, по-моему, ты гундишь.
– Да нет… Я же его люблю. Пусть. Но иногда обидно: то его нет, то я – в отъездах… А жизнь так и утекает.
– Галь, может, тебе тоже сюда, воздухом подышать…
– Не могу.
– Дела?
– Дела – у прокуроров. А у нас так, делишки. А вообще – сдуреть можно!
– Почему?
– Как это почему… Одинцова, ты чего, телик не смотришь?
