доскребая ложкой баночку меда с иноземной этикеткой. – Ну а если разобраться, то и пчелы – тоже херня.
– В заднице не слипнется? – подал голос из угла здоровый.
– Будь спок. – Шмаков поднял тяжелый пятилитровый чайник, побулькал из носика, сыто выдохнул:
– Медок – что надо. Видно, насекомые у них там с гуся…
– С интересом первоклассника долго смотрел на этикетку с непонятными буквами, сплюнул:
– Басурманский язык.
Прикрыл глаза, приготовившись присоединиться к остальным – «отлететь в миры иные, но не враз и не совсем», как любил говаривать один веселый хлопчик, водитель «бээм-пэшки»… После января 1995-го он был увезен из-под Грозного бортом в Бурденко, по слухам, ноги оттяпали совсем… Что-то с ним теперь?
СОБРы кемарили, примостившись кто как в тесной палаточке. Тут было даже тепло: маленький рефлектор грел нормально, да и восемь здоровых мужиков, сопевших каждый в две ноздри, хоть и выдыхали углекислый газ вместо потребленного кислорода, а температуру градусов на пять в «помещении» подымали.
Один из бойцов «сидел на раздаче»; на стульчике рядом с окошечком и наблюдал. Один раз даже обслужил покупателя – совсем трясущегося, сизого вида мужичка в болоньевой куртчоночке года этак семьдесят второго, от которой осталась преимущественно одна подкладка, и в шлепанцах на босу ногу. Трясущимся пальцем доходяга ткнул в самую дешевую бутылку, поименованную «Три богатыря»; где разливали этот денатурат – было не ведомо никому, поскольку даже у известных богатырей на этикетке глаза были прищурены, лица с бородами клином – козлоподобны, а коньки, угрюмо таращившиеся на мир лиловыми глазами, больше были схожи с легендарными степными лошадками Пржевальского. Получив заветную емкость, мужичонка прижал ее двумя руками к груди и засеменил куда-то так скоро, будто за ним гнались. Ну да – от милиции еще что, вот от «белочки» вовремя сбежать – это искусство сродни оперскому…
Рейсовый из Приморска прибыл, как и положено по расписанию, в двенадцать тридцать с копейками. Дальше автобус следовал в Краснореченск, и по зимнему времени ни в Раздольной, ни в «Лазурном берегу» пассажиров, даже транзитных, не высаживал. А тут – двенадцать молодых парней соскочили, все – один в один – розовощекие и крепкие, как антоновка из сада хорошего хозяина.
– Ну, ерш твою медь… – удивленно протянул «наблюдала». – В чешуе, как жар горя, – тридцать три богатыря… Батя, глянь-ка!
Старшой двинулся, скрытно заглянул в оконце:
– Ого! Эх, хвост-чешуя, наших нету никого… А, Рыбак? Нам только такого творческого счастья по жизни и не хватало!
Парни рядились под спортсменов. Все – с большими одинаковыми сумками, в одинаковых «адидасовых» костюмах, высоких кожаных кроссовках, шапочках с пумпончиками…
– Красавцы, а? – прокомментировал Батя, сделав ударение на последний слог.
– На горе стоит избушка – занавески тюлевы, а в избушке две девчушки – милые, красивые.
– Чего-то ты. Батя, с прибаутками разошелся. Нескладно…
– Зато правда. По чью душу это ЦСКА прибыло, хотел бы я знать… Как говаривал один генерал, два птенца в одной берлоге не живут. Особливо, ежели медведик неласковый.
– Может, я слетаю? Пошуршу? – разом проснулся Саша Шмаков. От долгого сидения его деятельная натура просто «отекала в горизонталь», как пломбир в духовке.
– Был бы ты бакс, тогда б шуршал. А пока что – фантик карамельный. Сиди и не чирикай.
– Батя, я все же…
– Да не заводись ты, – устало отмахнулся Батя. – Не знаю, как в твоем детстве, а в моем пионерском очень ходова была фраза: «Четыре сбоку – ваших нет». Вот щас – как раз такой вариант и наклевывается. Мне вовсе не улыбается здесь героически погибнуть и вас всех положить. По такой непонятке только тузы играют, а мы – «вальты» драные.
– Да я…
– Ша, я сказал. В четырнадцать от Назара, мента местного, гонец будет. Он всю кашу варить начал, пусть и перцем посыпает. И сам – лопает.
Тем временем спортсмены зарегистрировались, прошли на территорию пансионата.
– Батя, а может, зря волну гоним? Может – и прямь спортсмены? – подал голос из угла Рыбак.
– Все мы спортсмены. В своем деле. Чем они тут заниматься собираются, в тмутаракани? Бобслеем с препятствиями?
– У всех свои трудности, – пожал плечами здоровый.
– Ну да, ну да… Только сдается мне – уж очень хлопцы неулыбчивые и собранные. А по приказу дрочка это тебе не любовь…
Назаренко объявился в два с минутами самолично. «Залегендировался» просто – привез с собою хозяина ларька и внаглую стал «затариваться» всем по мелочи: ну кого удивит мент, «стригущий» палаточника на своей территории? Только негра эфиопского, да и того – не слишком. У них, в Эфиопии, надо думать, свои менты – не промах.
Узнав новость, Назар помрачнел. Еще со вчерашнего вечера, как отзвонился, сердце его чуяло недоброе. И кажись, оно настает. В самом мудацком варианте.
Не, верно люди говорят: не буди лихо, пока оно тихо! Блин, а все баба! Надоело ей, вишь ты, в капитаншах хаживать, запилила совсем! Вот и решил выпендриться, нашел приключение на свою задницу! Хотя…
Послушав трохи старшого СОБРов, Назар остыл. Известное дело, у страха глаза – как у кролика при запоре: в каждом полтинник одной монетой, еще советской чеканки!
Собрался с мыслями, успокоился. Рука привычно ласкала вороненую сталь «АКМ», а в голове болталась неизвестно откуда и как всплывшая строчка: «Кого бояться мне? Со мной мой меч. За злато отвечает честной булат». Вот только – где это злато?
– Промути эту тему, Назар. Уж больно у разрядников сумки тяжелые. Да и сами они…
– Так чего, «ксивы» у них, что ли, прощупать?
– Да хоть яйца им щупай!
– Думаешь, служивые?
– Да у них на морде у каждого три буквы написано…
– М-да… Тогда – с налету нельзя. Помэркуваты трэба.
– Меркуй. На то и поставлен.
– М-да… Нэ було у бабы лиха, та купыла порося…
– И рыло – полтинником.
– Сделаю, – неожиданно расцвел Назаренко улыбкой. – Усе будет у порядке, шеф! Обокрасть их могут? Или – хулиган какой пьяный прицепится?
– Легко.
– Вот. А по факту кражи можно и потолковать со спортсменами…
– Смотри не влети.
– А не пойман – не вор.
Глава 34
Валериан Эдуардович Горин остановил кассету, снял очки, откинулся в кресле. Глаза его, лишенные толстых линз, разом уменьшились, взгляд стал потерянным и жалким, или – обращенным в себя, как это бывает с очень близорукими людьми, вдруг оказавшимися без привычного укрупнения мира. Впрочем, сейчас линзы на глазах носили многие с вполне нормальным зрением – стекло, особенно дымчатое, словно отделяло их от сутолоки мира, затеняло алчность или ненависть, зависть или злобу, азарт или жестокость, таившиеся в глазах.
Дымчатые очки стали таким же бессменным атрибутом многих бизнесменов и политиков, как и галстук. Впрочем, подобный фокус могли проделывать любые очки.
Не все люди умели контролировать почти неуловимое движение зрачков, когда говорили не правду; линзы позволяли скрыть этот «милый» недостаток. Впрочем, это не касалось «динозавров», прошедших по партийной или бюрократической лестнице «большой путь от сперматозоида до маршала». Эти лгали
