прелести доставались только охранникам-отморозкам; ученые предпочитали оттягиваться как привыкли – водочкой.
Валериан даже не заметил исчезновения коллеги. Морщинки собрались у переносья.
– Картина, говоришь…
Дальше мысль Валериана летела. Он быстро сел за компьютер, вызвал на монитор перечень картин, какие хранились в коллекции Дорохова-старшего. Вообще в работе по этому делу Валериан, с разрешения Магистра, пользовался его приоритетом при составлении всех требований в различные структуры Замка. Что это за структуры, чем они занимаются, он не знал; тем не менее все приказы Валериана, подписанные незамысловатой кличкой Очкарик, выполнялись незамедлительно. В частности, он поручил отыскать все предметы, бывшие в коллекции Дорохова-старшего, установить их «родословную» и представить фото во всех ракурсах. Найдено было все – кроме трех-четырех вещей. Особенно его заинтересовала отсутствующая картина; описание позволяло наименовать ее «Зимний замок в лунном свете». Художник был неизвестен. Неизвестно было даже, подлинник это, репродукция или творчество самого Дорохова-старшего, его супруги или кого-то из друзей семьи.
Валериан быстро набрал требование.
«Приоритет „Магистр“. Исполнение – немедленно. Разыскать картину списка 456/14-а „Зимний замок в лунном свете“. Получатель: Очкарик».
Зашифровал требование, выставил код адресата и получателя и нажал «ввод».
Потом подошел к окну, отодвинул плотную штору. Лунный свет заливал укрытое снегом пространство, казавшееся бесконечным. Валериану вдруг почудилось, что где-то там, вдали, он видит и замок с одиноким огоньком на неусыпной башне…
Но нет. Вдали темной, плотной стеной стоял лес. И он. Валериан, вдруг испытал к этому лесу страх. Словно там прятался неведомый охотник, выцеливая его, Валериана…
«Каждый охотник желает знать…» – детская считалочка, формула света завертелась в мозгу с какой-то маниакальной настойчивостью, и Валериан вдруг почувствовал, что разгадка где-то совсем рядом… Он даже затаил дыхание, словно боясь спугнуть нечто неосязаемое…
– Yesterday, all my trouble seems are far away… – перевирая слова, пропел Михалыч с чувством, раскрыв дверь в комнату. Он был под заметными парами. – А ты все на боевом посту, Лерик?
Валериан побледнел от злости, что ему помешали, попытался поймать, вернуть мелькнувшее было ощущение – нет, не удалось.
Михалыч на это состояние шефа не обратил ни малейшего внимания.
– Нет, ты прикинь. Валериан, – раздельно произнес тот. – Ведь только англичане могли сделать такой шедевр… Остальные просто бы не додумались… А англичане – у них чувство времени… Те оттенки чувств, что у нас выражаются бесконечным набором прилагательных, причастий, деепричастий, англичане выражают временем. Главное – употребить нужное время! Ты только почувствуй, как можно было до этого додуматься?! Future in the Past… Будущее в прошедшем! А?!
Валериан замер на месте. Да. Будущее в прошедшем. Нужно только употребить нужное время! Будущее в прошедшем! Он сел за компьютер и с непостижимой быстротой забарабанил пальцами по клавиатуре.
– Не помешаю? – осведомился вполголоса, вежливо, Михалыч, заметив состояние патрона. Произнес он это точно так, как герой мультика «Выпал прошлогодний снег»: «У вас все дома? Ну и ладно…»
Горин даже не отреагировал, погруженный в работу. Михалыч пожал плечами, ткнул клавишу кассетника. «Призрачно все в этом мире бушующем, есть только миг – за него и держись…»
А Валериан продолжал шептать истово, словно молитву: будущее – в прошедшем!
Глава 35
Открываю глаза и вижу перед собой лицо девушки. Ясные глаза смотрят сочувственно и тревожно.
Сажусь на постели… Прикрываю лицо рукой, зажмуриваюсь… Белоснежный плащ, ниспадающий с плеч рыцаря, несется по сводчатым коридорам, словно вихрь, превращая застывших при его приближении рыцарей в безмолвные ледяные статуи…
Озноб пробегает по коже…
– Господи, ты весь горишь… У тебя жар… – Прохладная рука касается моего лба.
– Я люблю глядеть в глаза твои ясные, что ж они теперь хранят?.. Тайну…
– напел я вполголоса.
– Красивая песня…
– Замечательная.
– Только я ее не слышала ни разу.
– Это очень старая песня.
– Потому и не слышала. Я красивая?
– Нет слов.
– А жаль.
– Слово изреченное есть ложь.
– Дор, послушай, у тебя действительно температура. Может, померяешь?
– Не-а. У меня идиосинкразия на градусники.
– Че-го?
– От одного вида кашляю.
– Так ты больной.
– Ага. Причем с детства и на всю жизнь.
– Нет, подожди… Ты же бредил!
– Только тобою…
– Подожди… Да…
– …Знаешь, французы – полные кретины, – сказала девушка, закурив сигарету.
– В чем?
– Они придумали идиотское выражение: «заниматься любовью»… Любовью нельзя заниматься, она как явление искусства, как солнышко – или есть, или нет.
– Как говаривал Дюма-младший, любовь – битва двух полов. Женщине надо защищаться сперва, мужчине надо защищаться после, и – горе побежденным.
– Дюма-младший всю жизнь провел в тени отца. И доказывал, что он не хуже.
– А он действительно не хуже. Он – другой.
– Все равно: он француз, а французы ничего не понимают в любви.
– Но они-то считают, что наоборот…
– Да пусть считают. Любовь нельзя материализовать так, как это делают они, это что-то такое… – Девушка задумалась, подыскивая слово.
– Любовь – самая недоступная из жизненных тайн, – вспомнил я Тургенева.
– Вот. Тайна. Солнышко. Свет. Жизнь. Смысл. Если нет любви – все теряет смысл, правда?
– Может быть, – пожимаю плечами. – Если нет любви, есть ожидание ее…
– С тобой – очень хорошо. Ты понимаешь все, о чем я молчу…
Девушка встала, подошла к окну, закинула руки за голову, потянулась.
– А море сегодня спокойное.
– Ты очень красивая… Даже голова кружится…
– Это приятно. Хотя она у тебя от голода, наверное, кружится! – Лена набросила белую спортивную курточку. – Пойдем, буду тебя кормить.
– И это есть «европейский завтрак»? – Гляжу на созданное гастрономическое великолепие с явным удивлением.
– Это есть нормальный русский обед. Некоторые спят до часу. К тому же мне хотелось приготовить для тебя что-то нормальное.
Нормальное – это она поскромничала. Стол царский. Все только приготовлено.
Пока я уплетаю бульон с натуральной, сделанной из раскатанного теста лапшой, Лена жарит отбивные. Нет, красиво жить не запретишь…
– Чего такая роскошь? Я вполне обошелся бы чайком с сухариком. Привык.
