вытащил дубинку и, вольготно помахивая, направился к парню:
– Щас я тебя переправлю в Ташкент… Этим… Самоходом…
Шмаков улыбнулся змеисто, почувствовал внезапно, вдруг какую-то необъяснимую ярость к этому обожравшемуся курюку… Пока они с пацанами загибались в Чечне, этот тут рыло наедал на хозяйских харчах, трахал заезжих девок табунами, винцо квасил в удовольствие… Не утруждая себя ни пахотой, ни жатвой… Ну, сука…
Охранник приблизился, улыбнулся недобро, представляя, как сейчас протянет этого приблатненного шпанюгу по ребрам, а потом настучит по почкам… Месяц ссать кровью будет, паскуда…
Но подойти он не успел. Шмаков сорвался с места, будто бешеный, растопыренными пальцами жестко ударил увальня по глазам, тут же – мыском в пах, еще, еще… Охранник рухнул навзничь. Шмаков подобрал палку и методично превратил лицо охранника в единообразное кровавое месиво, повторяя сквозь зубы:
«Сука… Сука… Сука…»
За схваткой наблюдали два молчаливых парня, скрытых тонированными стеклами парадного входа. Один процедил сквозь зубы:
– Пора кончать это… побоище…
Второй, постарше, только кивнул.
Саша Шмаков тем временем разогнулся, прикурил дрожащей рукой сигарету – было почему-то противно и жутко… Хотелось завыть длинно, горько, будто волку… В три затяжки он высмолил сигарету, подобрал какую-то железяку и решительно двинулся к машине.
– Далеко спешишь? – окликнул его появившийся из-за дверей худощавый парень.
Шмаков развернулся резко, оскалился:
– В Ташкент! Город хлебный! – Кивнул на лежащего в крови охранника:
– Этот уже поинтересовался… – Молча, с железякой наперевес, двинулся к худощавому…
Вдруг – словно запнулся обо что-то, чуть приподнялся на носки и рухнул ничком в грязный снег. На лбу образовалось аккуратное отверстие.
– В Ташкент – так в Ташкент… – пожал плечами худощавый. Он выстрелил навскидку, не целясь, из длинного пистолета с глушителем, попал сразу, но на лице не отразилось никаких эмоций: ни «мандража» от убийства человека, ни гордости за мастерский выстрел. Так же равнодушно он подошел к лежащему на спине охраннику и, почти не двинув опущенной рукой с оружием, снова спустил курок.
– До кучи, – равнодушно констатировал он. – На том свете договорите, братишки… – Обернулся к двери, крикнул:
– Кромвель, вали сюда… Порядок наводить будем.
Глава 38
– Круты, как поросячьи хвосты! – сплюнул Серега Рыбаков втискиваясь в палаточку.
– Что-то ты грозен… – хмыкнул Батя. – Не прокололся?
– Кабы прокололся – уже бы на «перо» нанизали…
– Шустрые ребята?
– Не то слово. Стылые. Этаким человека «чикнуть» – как два пальца обмочить. Наши отморозки рядом с ними – просто романтики, ходить им конем!
– Ты по существу давай… Работа у них такая?
– У всех работа такая, а только… Короче – подгреб я к ним, они как раз с ужина уходили, базар развел: дескать, куртки – новье, пакистанская шерсть, тьфу, кожа… А эти – смотрят, как сквозь меня, ни интересу в глазах, ни движения на лицах, будто не люди – манекены! Ты знаешь, Батя, я парниша не из трусливых и такую падаль вязал – хуже нелюди, а эти… Короче, ощущение такое, будто с роботами общаешься, яйца куда-то в пятки уходят и не страх даже чувствуешь, а какую-то истому холодную… Будто щас раз – и не будете тебя, ни на этом свете, ни на том…
– Рыба, да ты прямо поэт стал, – снова хмыкнул Батя. – Ты мне личный состав не деморализуй, ты дело говори…
– А я дело и говорю: мочить их надо, мать их, вот и все подходы…
– Так по чью душу они приехали?
– Видать, того паренька, что с девкой в койке кувыркается… Вот щас я с ним местами не поменялся бы и за «арбуз»[3]… А вооще – им живая душа – вроде куска мяса на разделочном столе… Если знают они что вообще про душу…
– Хорош лирику разводить, карась хренов! – прикрикнул на этот раз Батя. – Что конкретно предлагаешь?
– Я же сказал: мочить. Немедля. Без сантиментов. Или – когти рвать, и тоже сейчас, не то они нас прямо в этой «консервной банке» на вертел наколют! Одна очередь – и привет родителям. Бать, ты не хмурься, я не нагнетаю и не паникую, я дело говорю! Вроде работал я под «баклана» по полному профилю, а эти смотрели так стремно, как смотрят на мента ряженого, и только на старшого своего поглядывали: уже кончать парнишечку или повременить?.. Причем сомнений в том, что кончат они меня, здорового и не самого беззащитного мужика, влегкую, на лицах не читалось… Короче, потоптался я там, как конь перестоялый, для блезиру потыкался к другим, ну и взад побрел – фиг ли там ловить, окромя пули?
А что Шмаков говорит?
– Шмаков покуда ничего не говорит. Не объявлялся.
– По ею пору? Ему же туда-сюда – мухой слетать!
– Может, и нарвался на что…
– Вот блин! Судя по всему, без приключений сегодня не обойдется… А у нас на все про все – два «АК» под сиденьем и «пукалки»… «Без оружия…» Не, Батя, ты мне ответь, каким боком мы во все это дерьмо влезли, а?
Командир промолчал. Он задумался. Крепко. Потом сказал:
– Сейчас, Рыба, не в том вопрос, как влезли, а в том, как вылезти. Без инфаркта и паралича… Значит, так, ребятки… Слушай рекогносцировку…
Недаром люди говорят: поручи все дебилу, так он так порядок наведет – своих не узнаешь!
Назаренко негодовал. Прошло уже минут сорок, от Кащеича – ни слуху ни духу! Нет, у него было подозрение – или сбежал, сучий потрох, или развезло козла, завалился где-нибудь под теплый порог и дрыхнет! Блин! Любая комбинация, даже классно продуманная, разваливается всегда, если исполнитель – кретин.
Подъезжать снова к палаточке с СОБРами Назаренке было в падлу: он представил, как посмотрят на него эти матерые волкодавы… Но и сидеть в машине он утомился. Сам не заметил, как допил водку – в фляжке остался один глоточек.
И сигарет успел выкурить чуть не пачку. Подумал минутку, опрокинул в себя остатки водки, закурил… Нет, сидеть и ждать – дело муторное и бесперспективное. Под лежачий камень вода не течет. И еще, как люди говорят: действие рассеивает беспокойство.
Докурил сигарету до фильтра, забил бычок в пепельнице, щелкнул затвором автомата, снял с предохранителя. Если гора не идет к Магомету…
Володя Савосин был спокоен и сосредоточен. Ему было нужно только одно: разыскать высокую точку. К сожалению, весь пансионат был устроен так, что высоких зданий не было – только одноэтажные, типа бунгало, да двухэтажные, типа коттеджей. С растительностью здесь тоже было небогато, да и на любом деревце зимой ты – как медвежье гнездо.
И тем не менее… За территорией пансионата он разыскал то, что хотел: высокий, в готическом стиле, недостроенный дом. Дом был по идее двухэтажный, с длинными, вытянутыми оконцами… А «по идее» потому, что на самом деле этажей было три, а то и три с половиной: просто многие «новые» первый этаж строили полностью «глухим», без окон – «береженого Бог бережет, а небереженого конвой стережет». Крыша была высокой, покатой… Савосин заранее просмотрел отходы – все оконные проемы были защищены решетками, проникнуть в здание не составило труда. В маленькой комнатухе здания проживал сторож – видать, из местных, который не сильно утруждал себя работой, то есть спаньем по месту службы… Да и, видать, уговору такого не было: просто следить, чтобы подростки не лазили, по комнатам не гадили да не спалили бы спьяну недостроенную конструкцию – лучше местного с такой задачей никто бы и не справился. Дверцу эту, закрытую на стандартный китайский замок, Савосин отомкнул без труда. Затем припер ее