Корсар. Наваждение

в своих дореволюционных романах: пещеры в Гималаях и на Русском Севере, подземные хранилища глубочайших тайн мировой цивилизации, замурованные отшельники…

– Понятно. Фантастика. Хотя я что-то читал…

– Он «что-то читал». Вот, послушайте, это из письма Александра Васильевича Барченко некоему бурятскому этнографу, сохранившегося каким-то чудом в архивах в Улан-Удэ.

Екатерина Владиславовна взяла с этажерки еще одну папку, открыла:

– «Это убеждение мое нашло себе подтверждение, когда я встретился с русскими, тайно хранившими в Костромской губернии Традицию. Эти люди значительно старше меня по возрасту и, насколько я могу оценить, более меня компетентные в самой Универсальной науке и в оценке современного международного положения. Выйдя из костромских лесов в форме простых юродивых, якобы безвредных помешанных, они проникли в Москву и отыскали меня.

Посланный от этих людей под видом сумасшедшего произносил на площадях проповеди, привлекал внимание людей странным костюмом и идеограммами, которые он с собой носил. Этого посланного – крестьянина Михаила Круглова – несколько раз арестовывали, сажали в ГПУ, в сумасшедшие дома. Наконец, отпустили его на волю и больше не преследуют. В конце концов с его идеограммами случайно встретился в Москве и я, который мог читать и понимать их значение.

Таким образом, установилась связь моя с русскими, владеющими русской ветвью Традиции. Когда я, опираясь лишь на общий совет одного южного монгола, решился самостоятельно открыть перед наиболее глубокими идейными и бескорыстными государственными деятелями большевизма и прежде всего Дзержинским тайну, то при первой же моей попытке в этом направлении меня поддержали совершенно неизвестные мне до того времени хранители древнейшей русской ветви Традиции. Они постепенно углубляли мои знания, расширяли мой кругозор. А в нынешнем году формально приняли меня в свою среду».[60]

Ну и как вам это, Корсар? Вся наша жизнь – в чем-то фантастика. Разве вы не почувствовали это на себе?

– Возможно. А кто такой Борин? Раньше вы даже не упоминали о нем, Екатерина Васильевна…

– Борин… Думаю, это был такой же псевдоним, как у Волина. Саша Борин… Я… любила его. Таким, каким он был, – бесшабашным, неверным, отчаянным, алчным… Всяким.

– Борин, Волин? Что сталось с ними?

– Считалось, что тоже – расстреляны. Но я думаю… они просто исчезли. – Старушка долго испытующе смотрела на Корсара, потом произнесла тихо: – Профессор Волин… А вы никогда не задумывались, Митя, что булгаковский Воланд – не просто плод писательского воображения… что он списан – с реального лица?

– Даже так…

– А – никак. Когда я выпью, я – такая дурочка… Хотя… давно я и не выпивала, и не утомлялась так. Наверное – от встречи… с прошлым? Или…

– Чему быть, того уж не воротишь…

– Запомнили? Вот и славно. – Ланевская всплеснула руками, вышла, вернулась, принесла коричневый кожаный реглан: – Это – тоже вам, Дима. Для мотоцикла – в самый раз.

Посмотрела на Корсара, чуть склонив голову, вздохнула про себя:

– Как раз такие и носили авиаторы в Первую Великую Отечественную войну. О, он вам впору. Как я и предполагала.

– А где… Тот мужчина, что…

– Он уехал. Далеко и надолго. Помните песню? «Дан приказ ему на запад, ей в другую сторону…»

– Это было так давно?

– Давно. Хотя… Чем сейчас можно отмерить – «давно», «недавно»? Кто и на какой шкале это сможет сделать? – Старушка бросила взгляд на Корсара, произнесла тихо: – Кажется, я вас уже утомила своим философствующим претенциозным нытьем.

– Вовсе нет. Вы прожили долгую жизнь, вы продолжаете жить, но у меня создалось впечатление, что вы были счастливы… лишь тогда, в двадцатых…

– Двадцатые. Начало нового века.

– Разве начало?

– Ну конечно. Новый век всегда начинается – по крайней мере, для России, а значит, и для мира – только тогда, когда исчезает – войной, смутой, прорывом – инерция века прошлого, ушедшего. Ведь даже Петр Великий – это инерция преобразований его отца, действительно великого Алексея Тишайшего. А век «золотой», женский, восемнадцатый, реально начался воцарением Екатерины. Так же и с двадцатом веком – двадцатые годы – после Первой мировой, великого исхода Гражданской, буйств и бесчинств ее – действительно годы, полные надежд, безграничной свободы, фантазии, полета – во всем!

– Потом это прошло…

– Ах, Дмитрий… Потом – все проходит. И – что происходит с нами, когда проходит, кончается – то или иное время… Когда жизнь – проходит… Что происходит с миром, когда проходим мы?

– И все-таки – вы были счастливы!

– Была? Счастлива? О да. Абсолютно. Я и теперь счастлива. Вот только… Переносить это счастье мне порой… невмоготу.

– Екатерина Владиславовна…

– Все, Дмитрий Петрович, рандеву окончено. Идите, Митя. Вам есть куда идти, значит – вы не только счастливы, но и очень молоды. Настолько, что еще не знаете об этом. И – не вздумайте меня жалеть.

Ланевская улыбнулась мимолетно, словно невесомое облачко вдруг появилось в знойном летнем небе и – исчезло:

– Жизнь дается многим, а старость – только избранным.

Глава 36

Где-то за Москвой уже вставало солнце, а над столицей пока всего лишь – брезжил рассвет: серый, прозрачный, и неведомо еще было, чем он станет и во что превратится – в день, затянутый тучами, теплый и душный, в день яркий и залитый синевой высокого неба или – в день тягостный и мутный, наполненный выхлопами автомобилей и смогом недальних торфяников.

Корсар летел на мотоцикле в сторону «поместья Волина», как он про себя «окрестил» ту заимку. Вариантов было всего два: Волин и Ольга – «Добрые Гэ», а те, кто запустил следом за Корсаром рептилиеподобных человекообразных, судя по глазам, обученных «решать вопросы», напротив, «Гэ Злые». И злые они не по определению, а по ситуации – отношения к Корсару и их непременной выгоды – расправиться с Волиным и Ольгой. Почему до сей поры не расправились? Видно, нужно от них что-то. Он, Корсар, стал – помехой и досадным недоразумением. От него решили избавиться и только потом толковать с «великими».

Или все наоборот. Хоть и не хочется в это верить, а допустить такую вероятность не просто следует, а – надо. Скажем, Корсар зачем-то был нужен Ольге и Волину, и под видом лечения с ним произвели то, что в разведке и психологии называется «экстренным потрошением» – вынули из сознания и подсознания что-то очень важное и нужное для них. А уж что для них важно и нужно – это сам бог свят разберет, больше пожалуй что и никто. И – по ненужности означенного Корсара, который по природной любознательности вспомнил и лабораторию, и завод – так и тянуло произнести «синтетических душистых веществ» – куда там! Вещества те – хоть и синтетические, но точно не «Шанель» и не «Кензо» – штука убийственная и дорогая. Потому и дорогая, что убийственная. Так часто и бывает.

Корсар катил на огромной скорости, и мыслей не было никаких. Позвонить генералу Игнатову? Попросить – чего? Помощи, сочувствия, сопереживания? Огневой поддержки?

Если он правильно все понимает, ситуация, предоставленная сама себе, имеет тенденцию развиваться от плохого к худшему. Но здесь ситуацию решительно формируют: он, Корсар, Волин, Ольга, ненавязчиво пригласившая его в дом, где – уж неизвестно как там в медицинском плане, а в общечеловеческом – продемонстрировали в рамочках и с завитушками обе таблички. И лаборатории вээндэ, подчиненной некогда НКВД. И завода медицинских препаратов списка «А» и «Б», подчиненного КГБ.

Невзирая на плотный и упругий поток, Корсар не смог удержаться – расхохотался: вот, ёшкин кот –