демократии и плюрализма?
— Не рано празднуешь, Промокашкин? — беззлобно хмыкнул Маэстро.
— Главное, чтобы не поздно. Торжественное шествие, и все как всегда в этой стране: шумиха, неразбериха, поиск виновных, наказание невиновных, награждение непричастных. Ты телик сегодня смотрел?
— Некогда было.
— Прямо как в кино… «Тот самый Мюнхгаузен».
— В смысле?
— Помнишь, когда арестованного барона ведут к Герцогу? И тот спрашивает: «Почему под оркестр?» А главнокомандующий отвечает: «Сначала намечались торжества. Потом — аресты. Потом решили совместить». Сильно, а, Маэстро?
— Сильно, — равнодушно согласился тот.
— Включить «ящик»?
— Не стоит.
— Не жалуешь ты демократию, Маэстро, ой не жалуешь… — Раскрасневшееся лицо Силина пылало смехом и здоровьем; на секунду он попытался посерьезнеть, сузил глаза за толстыми линзами очков. — А где ты был в ночь с девятнадцатого на двадцатое, нехороший человек?! Увидишь, старина, смех смехом, а дебильство в нашем мире неистребимо! И все, как один, будем писать докладные на эту тему!
Спорим на коньяк?
— Бессмысленно. Лева, ты когда-нибудь коньяк проигрывал?
— Чего не припомню, того не было. От папашкиных кровей унаследовал неистребимую тягу получать прибыль. От мамашкиных — немедля ее пропивать. Она из Костромской губернии, деревенька Пьянищево… Потом ее в поселок Красный Завод переименовали. Результат плачевный: если в стародавнем Пьянищеве крестьяне потребляли преимущественно водочку, то, сделавшись пролетариями, стали пить все, что горит. Я же, как последний отпрыск черносошного крестьянства, лакаю коньячок. Да и папины кровя пить борматень не позволяют: бунтуют и кипят почище возмущенного разума… Тут и до греха недалеко… Так тебе плеснуть пятьдесят грамм? За компанию?
— Потом. Мне еще на ковер. — Маэстро показал глазами вверх.
— Ну как знаешь. — Лева ловко опрокинул в рот рюмочку, почмокал губами. — Ты по делу, как я понимаю…
— По нему.
— Чего изволите? Бомбочку? Ядик? Помнишь, в «Интервенции»? «Аптекарь, дай мне яду…»
— Пленочку мне запиши.
— Низкочастотную?
— Ну.
— Насмерть или как?
— Первое.
— Маэстро, это же не твой стиль…
Тот помолчал. Посмотрел пристально на Силина:
— И еще вот о чем попрошу. Лева. В журнал не заноси.
— Никак не можно, — откликнулся Лева. — Да и что тебе за беда. Маэстро? Ты же у нас свободный художник…
— Лева… Ты помнишь семьдесят пятый год?..
— Давно это было…
— Но ты не забыл?
— Такое разве забудешь? Этот козел Свиридов мне чистый «пятнарик» шил. Вышечную статью… Понятно, «вышку» бы не записали, но… Ты знаешь, как я тебе признателен, но…
— Нет Свиридова. Шестнадцать лет, как нет.
— Смерть за смерть?
— Именно. Как раз по твоей специальности..
— Извини, Маэстро. Думать я привык, как привык. Скажи честно старику: сейчас ты свое какое-то дельце провернешь, потом… Потом меня, грешного, в мир иной отправишь?
— Нет, — ответил Маэстро спокойно, глядя прямо в глаза Силину.
— Позволь спросить — почему? Это опять же не твой стиль…
— Ты мне нужен. Полезен. И сейчас, и в будущем. Это тебя убеждает?
— Чистый бизнес? — Лев Михайлович поднял глаза к потолку. — Убеждает. Да и…
Все под Богом ходим.
— Не все, Лева, ой не все. Одни под Богом, другие…
— Тьфу, не к ночи будет помянут, — сплюнул Лева, перекрестился.
— Лева, ты же не крещеный.
— А я и не обрезанный. Из семьи правоверных атеистов.
— Чего ж нечистого боишься? Лев Михайлович глянул на Маэстро совершенно спокойным, трезвым взглядом:
— Забоишься тут с вами.
— С кем поведешься.
— Ну да, ну да… Что записать сверху?
— Моцарта. Сороковую симфонию.
— Хозяин барин.
Вернулся из внутренней лаборатории Силин ровно через час. Протянул Маэстро обычную магнитофонную кассету.
— Держи. — Вместе с кассетой подал два крохотных комочка из материала, похожего на поролон. — В уши вставь загодя. А то вместо одного трупа или сколько ты там наметил…
— Поберегусь.
— Во-во. Шутить с инфразвуком… Слышал про «Летучих голландцев»?
— А кто не слышал…
— Мы писали шум волн. В шторм. Ни разу точную частоту поймать не удалось, но существует мотивированное мнение, что моряки покидали безопасный, исправный корабль именно из-за этого… Инфразвук при колебаниях пять-шесть герц вызывает у человека панику, жуткую тревогу… Они просто выбрасывались за борт и гибли…
Впрочем, пять-шесть герц могут вызвать и тяжелое поражение внутренних органов, семь герц — остановку сердца.
— Я знаю… — усмехнулся Маэстро. — Так ты записал семичастотные колебания?
— Да.
— Счастливое число.
— Кому как.
Лир сидел в кресле расслабленно.
Рассеянно внимал происходящему на экране. Маэстро вошел, аккуратно прикрыл за собой дверь.
— Любуетесь действом?
— Да нет. Маэстро. Просто устал. Возраст, знаешь ли…
— Вам грех жаловаться на возраст, Лир. Сухощавый засмеялся скрипуче:
— Грехов на моей совести столько, что еще одним больше… Я прочел твою докладную. Ты решил, что Крас может нам быть полезен?
— Да.
— Почему?
— Псих.
— Интересное наблюдение… Выключи этот цирк. У меня уже голова разламывается.
Когда смотришь на скандирующее стадо… Самое смешное, эти овцы думают, что победили именно они. Забавно.
