пришел к тому, что знал и раньше, только на уровне ощущений: человеку просто необходимо, чтобы о нем заботился еще кто-нибудь, кроме «Джонсон и Джонсон».
Макбейн принял решение.
Эрик сидел в кресле перед монитором. Открыл глаза, огляделся, стряхивая остатки сна… Провел рукой по волосам, посмотрел на сидящего в кресле Советника:
– Го-о-о-ша, без приколов ты не можешь, да?
– Работа такая.
– Не-е-ет, ты всегда стремился унизить меня, забывая что братья должны помогать друг другу. Когда подошел этот красивый мальчик… Я думал, у него другие намерения… Вместо этого меня, как полиэтиленовый пакет, погрузили в машину… У тебя тут зеркало есть?..
Советник нажал кнопку – панель отошла в сторону за ней открылась оборудованная комната отдыха.
– Видишь дверь в дальнем конце? Там ванная…
М-да… Подарила мамашка братика… Оказавшегося «сестричкой». Мать Советника никогда не отличалась строгими нравами, после разбега с отцом встречалась с таким множеством мужчин… Когда она, забеременев в очередной раз, решила родить, вычитав в каком-то журнале, что аборты старят, а роды, наоборот, омолаживают организм женщины, бабка ворчала, влепив Гоше очередную воспитательную затрещину: «Одного выбляд-ка ей мало! Щас еще и негром нас одарит! Или – того хуже!» Кто хуже негра – Гоша тогда спрашивать не стал: ответом была бы новая затрещина…
Эрик – имя выбрала бабка только по ей одной ведомым соображениям – родился этаким кудрявым белокурым херувимчиком; как ни странно, относиться к нему суровая бабка стала с самым нежным вниманием, может быть испытывая неосознанную благодарность к младенцу уже за то, что он не негр; еще через пять лет мамаша «вышла в тираж», обзавелась мужем, беззлобным и никчемным терапевтом дядей Мишей, высиживающим срок до пенсии в заводской амбулатории, располнела и всю нерастраченную нежность направила на слюнтявого Эрика. С бабкой у них завязалось что-то вроде соцсоревнования – за право целовать этого сосунка в задницу… Гоша стал Георгием, закончил с отличием школу, университет, аспирантуру, его зализанный брательник оставался Рикой… Все его истинные и мнимые таланты развивались двумя любвеобильными женщинами, в результате Рика стал вдруг интересоваться миром подиума, одеваться начал на изящный манер, сделался постоянным членом тусовки балетоманов с Театральной площади… Хм… Скорее не членом, а… Потом, следуя моде, увлекся каратэ, когда его запретили – восточными религиями и позже – единоборствами. Тело его стало гибким и изящным, жаль только использовал он его не по природному назначею. Впрочем, случались у Рики и девушки, но юноши ему нравились больше…
– Да у тебя там настоящий будуар! Так мило… Это твои мальчики?
– Которые?
– Ну те, что меня привезли…
«Мальчики» уровня «Регент» созданы не для любви, а совсем наоборот…
Советник посмотрел на этого придурка с нескрываемым презрением. А если честно, он довольно сложно относился к своему сводному брату: с одной стороны, не мог забыть своей детской ревности, с другой… Его теперешний статус подчеркивал разницу в положении между этим «фиговым мальчиком» и им, Советником… Даже если этого не знал никто, кроме него.
– Тебя привезли поработать.
– Да? Ты собираешься переменить обстановку в будуаре? Пожалуй, предложу тебе обить стены муаровым крепом – это сейчас самое то. – Рика сложил тонкие наманикюренные пальцы ноликом, отведя мизинчик далеко в сторону. – Кстати, где мы?
– Не важно. Твоя помощь нужна в другом. Ты ведь работал визажистом?..
– Визажист, стилист… Я давно не занимался этим лично.
– Совсем?
– Бывает…
– Я наводил справки. Мне сказали, что мой брат лучший специалист в этой области.
– И не соврали. Это, видишь ли, искусство. – Эрик скроил гримаску. – Тебе не понять… Ты всегда был человеком…. практическим. Даже слишком.
Советник поморщился, но сдержался:
– Мне нужно, чтобы ты проявил свое искусство. Сейчас.
– Сейчас я занимаюсь этим крайне редко. Только по специальным заказам или в особых случаях., – Сейчас, Рика, именно такой случай.
– Ну, если ты просишь…
Советник сделал над собой усилие, произнес, едва разлепив губы:
– Да.
– Кому же нужно «поправить лицо»?
– Президенту.
«Это ж не гроб, а огурчик! В нем жить можно!» Слова мастера Безенчука пришли на ум сразу, как только мы преодолели вентиляционную трубу, выломали решетку и оказались в большой комнате, едва подсвеченной дежурным темно-зеленым освещением…
Город под землей, тянущийся на сотни километров… Системы жизнеобеспечения, системы управления… Это похоже на…
Несколько лет назад сидел я в одном губернском городе. Жара была жуткая; улочка, на которой я жил, стояла на уклоне, дальше – угадывалась река… Забыв, что прямой путь не самый скорый, я двинулся к ней…
Город был пуст, словно вымер. Россияне праздновали День независимости – чего и от чего, никто не знал, унизительный для людей праздник не прижился, они просто отдыхали где-то: кто – по дачам, кто – в лесу… Река казалась совсем рядом, но… Какие-то заборы, линии теплоцентрали, снова бетонки, огороженные поверху ржавой колючей проволокой… Рядом – огороженная таким же сплошным забором стройка нового века…
А я – искал тропку. Не один я такой умный – если присутствует река и имеет место жара, люди не станут ездить на пляж за десять остановок… Тропка имелась.
Я и пошел по ней…
Прямой путь – не самый скорый. «Прямо – только вороны летают!» Тропка уходила в дикие кусты – следы присутствия мыслящих индивидов имелись в виде битой посуды, подсохших рыбных голов, пивных пробок… Но вышел я вовсе не к реке: два абсолютно пустых двенадцатиэтажных дома, в окнах гулял ветер, сложенные из необлицованных плит этажерки производили жуткое впечатление…
Вокруг – песчаная насыпь, поломанный забор, и-ни души… Дальше – построенная лет сорок назад автоматическая водокачка и заборы, заборы… Близ реки пошли возделанные клоки земли. Вышел. Грязный берег, бегущие переливом через водозабор волны… Окунулся – плавать все одно негде, а после такого купания – тело в грязно-коричневых разводах… Но – посвежело.
Не желая возвращаться тем же путем, погнал напролом через кусты… Вышел к заброшенной железнодорожной насыпи, которая мимо безымянных ангаров вывела меня на самую окраину промышленного района. Здесь имелась и остановка троллейбуса, но безмолвие и безлюдье было таким же полным, как и везде. Снова пошел пешком, вдоль улицы. Распахнутые окна нежилых цехов, в них – застывшие тяжелые механизмы… Огромный, красного кирпича забор, закончившийся наглухо забитой проходной; рядом – табличка с нечитаемым названием предприятия. Чуть дальше – такой же нежилой, с непрозрачными, словно бельма, стеклами административный корпус… Мертвый завод, мертвый город… Город-призрак?..
И тут – на двери неприветливого дома – самый обычный, новенький почтовый ящик, на котором свежей синей масляной краской от руки выведено: «РЕЗЕРВ». Что есть «Резерв» – название завода, позывной или – шутка?.. Тогда кто тот шутник?..
А люди – живут себе рядом, непонятно зачем, непонятно на что, их дети учатся в профтехучилище, переименованном в технический колледж имени Героя Соцтруда Н.Н. Кожухова… «Это не гроб, а огурчик! В нем жить можно!»
