называется, — глазки черные поблескивают, и Юрашу зовет Жориком, точно таксу. Места в повествовании займет немного, так что имени можно и не упоминать, но для порядка — Зоя. Рассказывая о невестке, Тоня иначе как Зойкой ее не именовала, в то время как сын звал Зайкой и Заинькой.
Нет, молодая жена ничем не походила на нежного пугливого зверька, который ассоциировался с Пасхой и русскими сказками, где хитрая Лиса Патрикеевна постоянно строит ему козни. Пухлые щечки и округлость форм не имели ничего общего с серым заинькой: Зоя была бронирована и неуязвима. Если уж искать параллели в животном мире, то блестящие черные глазки, твердые глянцевые ногти и лакированный панцирь прически роднили ее с насекомым. Небольшой такой жучок, мирно ползущий по своим делам, вдруг растопыривает крылья, садится тебе на голову, и чего ждать, неизвестно: то ли пошевелит усиками и полетит дальше, то ли укусит.
Тоня чувствовала: укусит. Чтобы предотвратить грядущий укус, с самого начала твердо дала понять, кто хозяин в квартире. Вернее, хозяйка.
Насекомая невестка так же твердо дала понять, что ей плевать на это. Что и доказала многократно и убедительно на кухне и в ванной с такой первозданной уверенностью в своей правоте, что слово «наглость» блекло. Да и то: еще в Библии сказано, что сначала Бог сотворил гадов земных и только на следующий день — человека. А день у Бога немереный: наука обнаружила, что подотряд насекомых жил на Земле 300 миллионов лет назад, тогда как человек появился только 300 тысяч лет назад… Так кто здесь хозяин, спрашивается?
У невестки и вопроса не было.
Если Тоня досаждала замечаниями, та лениво поворачивалась к мужу: «Жорик, скажи ей», — и удалялась, ни одной ресничкой не выказав волнения. Юраша молчал под всплесками материнского красноречия, ерошил волосы.
Молчала и сестра, когда Тоня с горечью раскручивала подробности кухонных столкновений.
— Почему, скажи, у нас такого не было? — возмущалась она. — На что Пава змея, а мамаша любила ее; почему?..
— Жили отдельно, вот почему. Все дело в квартире. Они стоят на очереди?
— Какая очередь! — только и успела произнести Тоня, как снова потекли слезы. — Никуда она не собирается уходить, ей тут нравится. Феди больше нет, Царствие ему Небесное; теперь она ждет, когда я помру.
С такой горечью были сказаны эти слова, что не поверить было невозможно.
Ирина никак не оценивала Тонину невестку, а рассуждала просто: если она хороша для сына, должна быть хороша и для матери. Но разве сестру убедишь?..
— Тем более иди работать. Да и жить на что-то надо. Ищи; я зайду на днях.
Строго говоря, нужды Тоня никогда не знала, и понятие «на что жить» у сестер имело совершенно разный смысл. Так было раньше.
А теперь?
Теперь, когда не стало единственного кормильца?..
В окно она видела, как Ирина пересекла улицу, но на остановке задерживаться не стала, а пошла в сторону Церковной, ныне Карла Маркса. Почти всегда пешком ходит, а ведь инфаркт перенесла. В этом месте сестра тут же была забыта, потому что оконное стекло расплавилось в кисель, а фигурки прохожих поплыли и смазались. Носовой платок и так мокрый, хоть выжми — надо идти в спальню за свежим, а на трюмо лежит Федина шляпа, и нет сил ее убрать.
Сестра права: дома оставаться нельзя.
Ни голод, ни нужда не грозили даже без Феденькиных заработков: у Тони были сбережения, и не только на черный, но и на дни всех цветов радуги; были облигации займов, была сберкнижка… Одним словом, с протянутой рукой стоять бы не пришлось. Но терзаться каждый день, что муж не придет с работы, не придет уже никогда, но зато придет, да еще дверью хлопнет, эта… жужелица — Тоня невольно взглянула на дверь — и так каждый Божий день…
Слуга покорный. Никакие облигации не помогут.
Раздраженно пролистала несколько газет и убедилась еще раз: Ирка — простофиля. В приличное место никого «с улицы» не возьмут, а идти куда попало тоже не резон. Решительно достала записную книжку и села к телефону.
Аллочка из бакалеи. Милейшая Аллочка, но она здесь ни при чем. Ей надо звонить, когда нужен дефицитный шоколад или растворимый кофе. Вольдемар Янович… Какой Вольдемар Янович? Ах, да: обои предлагал, прямо с базы. Федя мост ему переделал, и он перестал шепелявить. Да при чем тут обои, какой мост… Дитрих Францевич, репетитор по немецкому языку, — мимо. Дора Яковлевна, из детской поликлиники… Зоя, массаж… От ненавистного имени передернуло. У меня тут своя Зоя. Дальше, дальше… Касперович — аптека на Столбовой; Касперович развелся — о здоровье жены не спрашивать; пожалуй, аптека пока без надобности, Касперовича побережем. Нина Альфредовна… Стареет; совсем одна, после смерти мужа — и еле успела захлопнуть книжечку, чтобы не расплылись чернила. Хоть и с палочкой, а на похороны пришла; сколько лет просидела с Таточкой за пианино. Надо пригласить ее на чай.
Скромная Тонина записная книжка в черном дерматиновом переплете заключала на своих страницах миниатюрную карту боевых, если возникнет необходимость, действий в пределах города и не раз выручала. Раньше состоящая сплошь из адресов, теперь она пополнилась номерами телефонов, что очень облегчало задачу.
Увы, не в данном случае. Тонино раздражение только нарастало: ни один номер не сулил никаких перспектив.
Помогла, как ни странно, именно Аллочка из бакалеи, куда Тоня зашла по пути из химчистки.
Милейшая Аллочка свернула грубый кулек и наполняла его сухариками. Перед этим она конспиративно наклонилась к Тоне, хоть в магазине никого не было, и придвинула к ней две пачки цейлонского чая, но не того, что высился на полке искусно построенной стеной, а самого что ни на есть высшего сорта. Понизив голос, доверительно приоткрыла одну из тайн магазина — или, как теперь говорят, «торговой точки». Не то что бы ценила доверие давней покупательницы, а — просто так, хотелось с кем-то поделиться. Тайна же заключалась в том, что заведующая рвет и мечет: двух дезинфекторов, которые регулярно курировали их магазин, перевели в другой район, а кого теперь пришлют, непонятно: «Нам бы надежного человека, чтоб свой был». Скорбно вздохнула и отдала, наконец, сухари.
Тоне понравилось слово «дезинфектор»: от него веяло чем-то чистым и медицинским. После нескольких осторожных, но прицельных вопросов ужаснулась: ходить из одной «торговой точки» в другую, мышей да крыс травить, слыханное ли дело! Однако Аллочка успокоила, сказав, что у них «чисто», а вот в шашлычной напротив, конечно… Известно — общепит; слово «дезинфектор» обе произносили все чаще.
Не зря, не зря Тоня открыла записную книжку! Милейшая Аллочка обещала поговорить с заведующей и затем позвонить Антонине Григорьевне, что и сделала. В ожидании звонка Тоня силилась понять, зачем бакалейному магазину нужен «свой» дезинфектор, но ни к какому выводу не пришла и остановилась на самом очевидном: если люди предпочитают своего дантиста, своего полотера и даже свою киоскершу, то кому-то желателен и свой дезинфектор.
Знала ли заведующая о недавнем Тонином вдовстве или заметила траур, неизвестно, но если и не была предупреждена, то успела вовремя натянуть сочувственное лицо. Зачем нужно было с ней знакомиться, если работа находилась в Отделе коммунального хозяйства, Тоня поняла через три недели, когда милейшая Аллочка привела ее, нагруженную ядохимикатами, в заднее помещение магазина. Здесь новый дезинфектор увидела, что ванильные сухарики, которые высятся в стеклянных конусах на витрине, держат в грубых мешках сомнительной чистоты — в таких мешках, цвета прошлогоднего сена и столь же лохматых, колхозники привозят на базар картошку. Что игрушечные кубики чая лежат в большой картонной коробке, кем-то уже вскрытой, но это не беда, а беда в том, что низ коробки отчего-то намок и вспучился темными пузырями. Что полки вдоль стен усеяны крупой, сыпавшейся из пакетов, точно мальчик-с-пальчик за собой крупинки оставлял, и не только крупинки, что было бы понятно, но и мышиный помет: этот продукт жизнедеятельности грызунов дезинфектор Антонина Григорьевна научилась распознавать во время инструктажа.
