милостивые боги будут благосклонны, не исключено, что вы покинете этот наш мир безвременья и, возможно, вернетесь на свою родную планету.
Ничего не оставалось делать как подчиниться. Сначала Хайден испытывал некоторую неловкость, но, по мере того как необычайно хорошее саке разжижало кровь, он позволил женщине снять с него китель и фуражку, а затем носки и воротничок. Он прилег, оперевшись на локоть, держа двумя пальцами хрупкую чашечку-тёко, и с наслаждением время от времени отхлебывая теплый ароматный напиток. Периодически пустеющая чашечка тут же наполнялась вновь.
— Расскажите мне о себе, мистер Стрейкер. Прошу вас. Расскажите все-все!
Ему показалось, что жабья улыбка становится все шире и шире. От жары в голове у него стало мутиться. Изумрудные складки одеяния самой прекрасной из куртизанок переливались и посверкивали как змеиные глаза.
— Господин, мне почти нечего рассказывать… маленький человек… но я расскажу… что захотите.
— Давай-ка, Миобу. Положи руки американцу на лоб. Я хочу узнать, как он попал сюда. И как до этого оказался на Осуми. Почему он вдруг оказался здесь с чрезвычайным посольством? — Где-то над собой между поглаживающими его лоб руками Хайден видел массивное обрюзгшее лицо. — Я слышал о каком-то камне, который вы доставили Хидеки Рюдзи. Говорят это очень необычный камень. Да, возможно вы захотите рассказать мне именно о нем.
Беседка, устроенная на вершине зиккурата, опустела. Отбрасываемая башней тень с неровными выступами пагодообразных крыш по мере того как садилось солнце Эдо становилась все длиннее. Самураи уже покинули астрономический парк и перебрались в какую-то другую часть обширного и фантастически внушительного дворцового комплекса. Они удалились — он не знал, задумано это было заранее, или нет — оставив его одного, спящего прямо под жгучими дневными лучами солнца типа F2.
— Ясуко-сан! Это вы?
Во рту страшно пересохло. Он попытался было подняться, стыдясь своего заспанного, мокрого от пота лица и растрепанных волос, но тут же бессильно повалился обратно на подушки. Сердце все еще бешено колотилось от страшного сна.
— Простите меня. Я заснул и мне приснился тяжелый сон.
Она казалась ему просто темным силуэтом заслоняющим солнце. На ней было спадающее от оби до самых щиколоток кимоно, туго стянутое в талии поясом, и с лацканами, сходящимися у самой шеи. Волосы были заколоты так, что по обе стороны лица свешивались аккуратные локоны, придававшие прическе исключительно изысканный вид.
Ясуко объяснила:
— Я прогуливалась среди скульптур там внизу, вдруг услышала ваш крик и подумала, что вы обнаружили скорпиона или скорпион обнаружил вас. — Она помолчала, затем спросила: — Что вам приснилось? Расскажите, а я растолкую вам значение этого сна.
— Да нет… ничего особенного. Со мной все в порядке, благодарю вас.
— Неужели вы не знаете как опасно спать на солнце на Эдо? Для человека со светлой кожей это может очень плохо кончиться.
— Так получилось.
Повсюду валялись смятые подушки, опрокинутые токкури, поднос с остатками сладостей. На татами виднелись зернышки просыпанного белого риса. Он отвернулся, чувствуя как краска стыда заливает лицо.
Стоящие вокруг бумажные ширмы болезненно слепили своей белизной. Они загораживали вид на горную долину, но в то же время и защищали беседку от нескромных взглядов. Отсюда с высоты видно бы было любого, кто начал бы подниматься по ступеням, зато их самих никто увидеть не мог.
Она подошла ближе.
— У вас очень красное лицо. Позвольте я посмотрю. — Она наклонилась и вытащила откуда-то из-под подушек флакончик лосьона, налила немного на ладонь и осторожно втерла ему в лоб и щеки. — Это специальное масло, которым обычно пользуются куртизанки. Оно смягчит вашу кожу и предохранит ее от шелушения.
Он тут же почувствовал, как перестает гореть лицо, а когда взглянул на нее, почувствовал, что ее пальцы чуть задержались на его щеке.
— Вы очень добры ко мне, госпожа, — вздохнул он, буквально изнемогая от удовольствия. — Чересчур добры.
— Вы не ушли с остальными, — заметила она, как бы констатируя этот факт.
Хоть это был и не вопрос, он все же счел нужным ответить.
— С ними? Нет. Я заснул и… Наверное перепил саке.
— Гостеприимство Юкио-сана… не совсем то, чем кажется.
— Правда ваша, госпожа. — Он улыбнулся ей, наконец успокоившись. — Просто я не рассчитал сколько в саке алкоголя. Оно показалось мне очень слабым, а меня мучала жажда, да еще эта жара, вот я наверное и… — Он облизнул губы и поднял глаза. — …выпил лишнего.
— Возможно.
— Я почем-то считал, что сёгун запретил крепкие напитки, — робко заметил он. — А то, как были одеты девушки его внука…
Она оправила и без того крайне аккуратное и наглухо запахнутое кимоно.
— Сёгун направляет нас во многих отношениях, но на его собственном столичном мире каждый человек позволяет себе только то, что он или она считают посильным или приемлемым для себя. — Она капнула себе на ладонь еще немного масла и растерла его. — Мне кажется, желанием сёгуна было, чтобы его дворцы и сады стали раем. Такое впечатление, будто мы уже умерли, верно? В подобном месте просто невозможно предаваться мирским или обыденным мыслям.
Он долго смотрел на нее, а когда заговорил, голос его заметно окреп.
— Тем не менее, мы еще не умерли. И за время нашего пребывания здесь, госпожа, меня больше всего удивило именно то, что при дворе сёгуна не запрещено ни принимать спиртные напитки, ни курить — этим, похоже, поголовно балуются все придворные. К тому же, здесь совершенно открыто существует и проституция.
— Верно, в принципе сёгун — истинный самурай и является приверженцем традиционного Пути, поэтому его двор тоже следует основным законам Ямато. Но… — Она сделала руками жест, напоминающий колеблющиеся вверх-вниз чашки весов. — … Но при всем при том, он еще и мудрый правитель, которому нравятся праздники и соблюдение религиозных ритуалов, равно как и все то, о чем вы упоминали.
— А нет ли во всем этом какого-то несоответствия аскетизму Пути?
— На Эдо или Осуми существует множество совершенно разных интерпретаций Пути, источниками которых являются те или иные симпатии или антипатии местных даймё. Главное, в Ямато у любого человека есть свое место и, в отличие от Американо, у нас его знает каждый. Складывается впечатление, что даже за несколько сотен лет своей истории американцы так и не повзрослели. Изменение своего общественного статуса у них возведено в ранг достоинства. В Каноя-Сити они совершают большую ошибку, пытаясь приучить к тому же людей Ямато.
— Вы действительно так считаете?
— Не забывайте — мы руководствуемся самурайским Путем уже пятнадцать столетий без перерыва. И впитываем его буквально с молоком матери.
— Без перерыва? А как же насчет девятнадцатого и двадцатого веков?
— Верно, ношение мечей и многие другие внешние знаки отличия самураев в период правления императора Мейдзи были временно запрещены, но лишь с тем, чтобы сосредоточить усилия людей на модернизации. Притом, не будете же вы отрицать, что в первой половине двадцатого века Путь в Древней Японии был очень силен?
— Но ведь Япония все же проиграла мировую войну.
— А вам известно, что уже через несколько часов после взрыва первой генси-бомбы, состоялось совещание, на котором представители древнейших самурайских семей сошлись на необходимости перевода мировой войны из военной в экономическую область. В последующие десятилетия правящие круги Японии установили в стране то, что американцам казалось демократией. Но это было сделано намеренно, чтобы
