Не хороня, хоронить на Крит увозимые жертвы. Так на лёгком своём корабле, при ветре попутном, 85 Он к горделивым дворцам Миноса надменного прибыл. Тотчас на гостя глядит желанья исполненным взором Царская дочь, что жила в объятиях матери нежных, Средь благовонных пелён своей непорочной постели, — Миртам подобна она, над струями Эврота возросшим, 90 Или же ярким цветам, под дыханьем весны запестревшим. Девушка пламенный взор оторвать не успела от гостя, Как уже чувствует: зной разливается жгучий по телу, Вглубь, до мозга костей проникает пылающий пламень. Ты, о безжалостный бог, поражающий сердце безумьем, 95 Мальчик святой, к печалям людским примешавший блаженство! Ты, о богиня, кому Идалийские рощи подвластны! О, по каким вы бросали волнам запылавшую деву, Как заставляли её о русом вздыхать чужеземце! Как страшилась она, как сердце её замирало, 100 Как от пыланья любви она золота стала бледнее В час, как Тесей, устремясь с чудовищем буйным сразиться, Шёл, чтобы встретить конец или славу добыть как награду! Хоть и напрасно, богам обещая угодные жертвы, Не позволяла слетать молениям с уст молчаливых, 105 Как необузданный вихрь, что валит дыханием мощным Дуб, чьи на Тавре крутом под ветром колышутся ветви, Или же ломит сосну шишконосную с потной корою, И упадают они, накренясь, исторгнуты с корнем, Всё, что вокруг, широко своим сокрушая паденьем, — 110 Так и Тесей распластал свирепого, наземь повергнув: Тщетно воздух пустой полубык бодает рогами! Тут со славой Тесей обратно идёт невредимый, Свой неуверенный шаг направляет он ниткою тонкой, Чтобы, когда Лабиринтом пойдёт, по коварным изгибам, 115 Не заблудиться ему в недоступных для взора покоях. Но для чего, отступив далеко от замысла песни, Стану ещё вспоминать, как, родителя дома покинув, Бросив объятья сестры, объятья матери бедной, Плакавшей горько о том, что дочь дорогая исчезла, 120 Дева всему предпочла любовные ласки Тесея? Иль как корабль уносил её к пенному берегу Дии? Или о том, как супруг с забывчивым сердцем покинул Вскоре её, когда ещё сон ей сковывал вежды? Долго она, говорят, кипела душой исступлённой 125 И глубоко из груди исторгала звенящие клики; То в печали, одна, поднималась на горы крутые, Острый взор устремив на ширь кипящего моря; То против трепетных волн бежала в солёную влагу, Мягкий подол приподняв, обнажив белоснежные ноги. 130 Вот её скорбная речь, последние пени несчастной, С влажных слетавшие губ, холодевшей слезой орошённых: «Ты ль, вероломный, меня разлучив с алтарями родными, Здесь, вероломный Тесей, на прибрежье покинул пустынном? Иль, обещанья забыв, священною волей бессмертных 135 Ты пренебрёг и домой возвращаешься клятвопреступным? Или ничто не могло смягчить жестоких решений? Или в душе у тебя и малости нет милосердья, Чтобы хоть жалость ко мне почувствовал ты, бессердечный? Льстивым голосом ты не такие давал мне обеты, 140 И не такие внушал надежды мне, злополучной, — Радостный брак мне сулил, говорил мне о свадьбе желанной! Всё понапрасну; мои упованья развеяли ветры! Женщина пусть ни одна не верит клятвам мужчины И не надеется пусть, чтоб муж сдержал своё слово. 145 Если, желаньем горя, к чему-либо алчно стремятся, Клясться готовы они, обещать ничего им не страшно. Но лишь насытилось в них вожделение жадного сердца, Слов уж не помнят они, не боятся они вероломства. Боги! Не я ли тебя из вихря самого смерти 150 Вырвала и потерять скорей не решилась ли брата, Нежели в миг роковой тебя, обманщик, покинуть! Вот за какую вину на съеденье зверям и пернатым Я отдана, и никто мой прах не покроет землёю. Львица какая тебя родила под скалою пустынной? 155 Море какое, зачав, из бурной пучины извергло? Сиртами ль ты порождён, Харибдой иль хищною Скиллой? Так-то ты мне воздаёшь за спасение сладостной жизни? Если уж были тебе наши брачные узы не милы Или отца-старика ты суровых укоров боялся, 160 Всё же ты мог бы меня отвезти в вашу дальнюю землю; Радостно было бы мне служить тебе верной рабою, Белые ноги твои омывать водою прозрачной Или на ложе твоё стелить пурпурные ткани. Но, обезумев, зачем я ветрам, разуменья лишённым, 165 Жалуюсь тщетно? Они, человеческим чуждые чувствам, Кликам не внемлют моим и дать не могут ответа. Он уже в море меж тем проплыл половину дороги, А на пустынной траве и следов человека не видно. Так и в последний мой час, надо мной издеваясь жестоко, 170 Рок не пошлёт никого мои скорбные выслушать песни. О всемогущий отец, Юпитер! Когда бы от века Наших гнозийских брегов не касались Кекроповы кормы, И никогда, ополчившись в поход на свирепого зверя, На берег Крита канат вероломный моряк не закинул, 175 Умысел злой утаив под обличием, сладким для взора, И не вкусил бы, как гость, покоя под нашею кровлей! Ах! Но куда мне идти? Для погибшей какая надежда? Вновь ли к Идейским горам устремиться? Но грозного моря Бездна простёрлась, увы, без края теперь между нами. 180 Помощи ждать от отца, которого бросила я же, Следом за юношей мчась, обагрённым погибелью брата?
