— А мне в два раза больше! Я знаю твою мать: она предъявляет к людям высочайшие критерии; она приняла меня таким, каков я есть, и никогда не осуждала меня, но ведь ты ее обожаемый сын! То, что я сделал, столь ужасно, что у нее не останется ничего другого, как предать меня анафеме. До этого она была само воплощение такта и учтивости: моя личная жизнь была сугубо моим личным делом, но затащить в нее тебя… нет, этому не может быть прощения — никогда. Я буду изгнан…
— Тогда вам лучше уехать на какое-то время. Если вы чувствуете себя настолько виновным, что не в состоянии смотреть ей в глаза, то не делайте этого. — Дэвид позволил своему голосу дрогнуть и запнуться. — Конечно… без вас я ужасно буду скучать… Мне было так хорошо с вами… Я даже представить себе не мог, что будет так хорошо… — Он положил руку на бедро Лоуренса Ладбрука, почувствовал, как оно затрепетало от прикосновения, и с напускным великодушием продолжал: — Но, поскольку вы обвиняете себя во всех смертных грехах… а я знаю, как много значит для вас моя мать…
— Все!
Beдь Лоуренс, «Ладди» Ладбрук в течение последних двенадцати лет составлял неотъемлемую часть «двора» Ливи Банкрофт, неизменно выполняя роль одного из ее «сопровождающих» в отсутствие Билли. Ливи поверяла ему свои тайны — но не самые сокровенные, предназначенные только для ушей Джеймза, а мелкие, однако для нее достаточно важные, потому что она знала, как дорожил он своей дружбой с ней.
В его тусклой, большей частью никудышной жизни, в которой вплоть до тридцати лет верховодила мать, знаменитая гранд-дама Констанс Ладбрук, Ливи Банкрофт зажгла огонек надежды, обогревший и облагородивший ее; сделавшись ее другом и перестав быть мальчиком на побегушках, он обрел в собственных глазах вес, о котором раньше не мог и помышлять. Он стал получать приглашения только потому, что был приближен к ней, весь распорядок его жизни теперь был всецело посвящен ей: часть года проводил он в Англии, чтобы быть рядом с ней, сопровождал ее затем в Нью-Йорк, когда она ездила домой, где виделась со своими родственниками, друзьями и занималась устройством своих дел.
Ливи ничего не знала о молодых людях, которых он покупал, не знала, что он с ними после этого делал или что они делали с ним: это было частью другой жизни, которую он тщательно, до сегодняшнего дня, скрывал от нее. Она понятия не имела, что он был завсегдатаем клубов, где за плату вместе с наркотиками предлагали секс, где можно было заниматься любыми половыми извращениями, где одни группы мужчин свободно обсуждали достоинства того или иного партнера, другие же были садистами или мазохистами. Чтобы понять то удовлетворение, которое они получали, нужно было испытать на самом себе это либо самому причинить кому-либо боль.
Сначала он приметил только красивую фигуру, как и все остальные, бесстыдно обнаженную, стоявшую в числе прочих у кирпичной стены клуба «Гадес», которому он отдавал предпочтение перед другими, в том его месте, которое именовалось «Мясным рядом»; там предлагавшие себя за деньги мальчики занимались своим ремеслом. Мальчик был повернут к нему спиной.
Ладди жадно уставился на красивую задницу, упругую и твердую, сочную, как персик. Он стал продираться к нему сквозь толпу, но, когда был от него примерно шагах в трех, мальчик вдруг обернулся, и он увидел, чье лицо принадлежало этому телу. Дэвид тоже сразу заметил его, и его лицо-маска, на котором даже глаза оставались мертвыми, — расплылось в счастливой, даже обрадованной улыбке узнавания.
— Ладди!
Ладди приложил палец к пылким губам Дэвида.
— Здесь никто не называет друг друга по имени, — прошипел он, увлекая его из «Мясного ряда» и отводя в укромное местечко, не обращая внимания на то, что оно уже было занято двумя целующимися и ласкающими друг друга мужчинами.
— Что ты здесь делаешь? — спросил он, стреляя глазами по сторонам из опасения увидеть кого-либо, кто бы мог знать их обоих.
— Я приехал с папой, он решил заняться мной во время каникул. Я, так сказать, перенимаю бразды управления бизнесом, к тому же он обещал прокатить меня на своем новом самолете — вы видели его? «Грумман Гольфстрим 2», а летает…
— Я имею в виду не в Нью-Йорке, а здесь, в этом клубе?
— А, меня привел сюда один мой знакомый, а сам исчез… непонятно, куда он сгинул.
— Как его зовут? Я его знаю?
— Сомневаюсь. Он живет в Нью-Йорке, но в свете не вращается. Работает в конторе отца. Он мне показывает достопримечательности, которых тот, кто не живет в Нью-Йорке, никогда не увидит.
— Охотно верю! Твоя мать с ума сойдет, если узнает, что он привел тебя сюда.
— Но вы же тоже здесь, — заметил Дэвид.
— Я — это другое дело, — с достоинством ответил Ладди. — Ладно, пошли. Здесь не место для таких, как ты.
— Но я еще толком ничего не увидел! Мне сказали, чтобы я стоял здесь и ждал, как пай-мальчик, и этим я как раз и занимался. Уверяю вас, это удивительное зрелище…
— Да, да… — поспешно согласился Ладди. — Ладно, пойдем отсюда. Чем быстрее я доставлю тебя в приличное место, тем лучше…
— Давайте хоть выпьем по крайней мере, — засопротивлялся Дэвид. — Ну, пожалуйста, Ладди. Для меня все это, как откровение свыше. Ничего подобного мне еще не доводилось видеть. По правде говоря, я даже не знал, что бывают такие места.
— Он не смел приводить тебя сюда. Если об этом узнает твой отец…
— Но вы же не скажете ему! — Дэвид мягко положил ладонь на голое плечо Ладди, отчего у того непроизвольно-сладостно заныло в паху.
— Естественно, не скажу! — быстро проговорил он. — Никто вообще не должен видеть тебя здесь. Пойдем отсюда быстрее…
— Даже если я буду в маске? Я смотрю, некоторые тут ходят в масках. А где ее можно купить?
— Я не уверен, — начал было Ладди, но решимость его быстро растаяла, когда Дэвид взял его за руку и сказал:
— Если я достану маску, никто меня не узнает. Ну, пожалуйста, Ладди. К тому же с вами я буду в полной безопасности.
— Но твой отец…
— Обедает со своими друзьями-бизнесменами. И сказал мне, что вернется очень поздно. — Дэвид ухмыльнулся. — А это значит, что он будет развлекаться в собственном клубе.
Взглянув в глаза цвета расплавленного шоколада, Ладди вычитал в них такое глубокое понимание происходящего, что даже похолодел изнутри, затем прагматично решил про себя: как же ему не знать? Ведь это секрет полишинеля. Все о нем знают, но в присутствии Ливи никто о нем не говорит.
Внутренний холод его, однако, мгновенно растаял, когда он почувствовал, как ладонь, лежавшая в его ладони, мягко пожала ее.
— Ну хорошо, выпьем по рюмочке, — беспомощно согласился он. — Но только
Но одну рюмку сменила вторая, потом третья, причем каждая порция была двойной, после чего все покрылось сплошным туманом. Он помнит, как танцевал, как обнимал теплое, голое тело, как льнул к удивительно нежной щеке и шее… Помнит губы, язык. Помнит, как сам целовал, лизал, сосал. Господи! Внутри у него все оборвалось. Ливи никогда ему этого не простит, никогда. Как он теперь будет смотреть ей в глаза после того, что наделал?
Не важно, что оба были пьяны, что у него и в мыслях не было… Благими его намерениями, увы, можно было вымостить дорогу в ад. После того, что случилось сегодня ночью, он был уверен, что Сатана навеки ввел его имя в долгосрочную память своего компьютера.
— Как посмотрю ей в глаза, — стонал он. — Никогда не смогу этого сделать, зная, что натворил, зная, что она станет презирать меня. Господи, лучше бы мне умереть…
— Но ее нет в Нью-Йорке, она не поехала с нами, — успокоил его Дэвид. — Сейчас она в Париже, покупает себе наряды. Вы сможете ее увидеть только через месяц в Лондоне, когда придете на день ее рождения.
О
